Вздохнув, архидьякон неохотно поднялся. В глазах чуть потемнело, но это тут же прошло. Наверное, от нагрузки… Вон как сердце колотится, будто целое льё только что пробежал без передышки. Только бы она не заметила! Опять начнет свою песню: старый, некрасивый… Ну да, он не похож на напыщенного павлина. Фролло и в лучшие свои годы не смог бы тягаться с ним в красоте, не то, что сейчас. Зато мозгов у него раз в десять больше, а они, в отличие от внешности, с годами не тускнеют. Как правило. По крайней мере, до тех пор, пока старость не возьмет в плен и разум. Но тут уж ничего не попишешь – таковы законы Божьи.
Эсмеральда потянулась и, поспешно вскочив, подняла с пола камизу. Быстро надела, а через секунду ойкнула и села обратно на постель.
- Что с тобой? – встревоженно подскочил архидьякон, так и замерев со сжатым в кулаке подрясником.
- Н-ничего… кажется. Голова только закружилась. И ноги… дрожат. Как будто вот-вот откажутся держать.
- Полежи, - тепло улыбнулся священник, довольный, как мартовский кот: выходит, не так уж он стар, если сумел так утомить своей мужской силой юную девчонку. – Скоро вернусь. Заодно принесу что-нибудь поесть. Ты, верно, голодна, а я совершенно не подумал запастись хоть какой-нибудь снедью.
Плясунья чуть кивнула и забралась обратно под одеяло. Приятная слабость накатила теплой волной на разнеженное, разогретое тело. Она бездумно наблюдала, как одевается монах, лицо которого приняло какое-то новое, совершенно несвойственное ему выражение; он будто даже помолодел и стал чуточку красивее – так светились его обычно холодные или горящие адской мукой глаза. Затем мужчина подкинул в очаг дров, раздул из раскопанных угольев огонь.
- Где башмачки?
Неохотно вытащив из-под одеяла ручку, Эсмеральда ткнула в сторону вороха валявшейся на полу одежды. Клод аккуратно сложил ее на сундук, обнаружив, в числе прочего, и искомый сверток, где нашлась пара прелестных детских башмачков.
- Я возьму другой, - решил он, выбирая тот, что казался менее стертым.
Девушка хотела было возразить, но потом махнула рукой: пусть делает, что хочет. В конце концов, сегодня вечером она увидится с матерью… со старой затворницей Крысиной норы… Нет нужды хранить старый амулет, если вместо него она обретет мать. К тому же, спорить не было ни сил, ни желания. Эта любовная схватка настолько утомила ее, что сейчас плясунье хотелось только одного: свернуться клубком и не шевелиться – благо, к тому были все условия.
Тихо хлопнула входная дверь. Эсмеральда лежала некоторое время с закрытыми глазами, перебирая воспоминания последних часов, начиная со вчерашнего вечера, а потом незаметно провалилась в глубокий сон.
========== XX///// ==========
Фролло нашел вретишницу в коленопреклоненной позе, распростертую на земляном полу. Он здорово надеялся, что она все-таки не пролежала таким манером, без движения, на холоде, с самого момента их расставания. Тень упала на Пакетту Шантфлери, когда священник подошел к зарешеченному окошечку. Та мгновенно подняла голову, вскочила с проворством маленькой обезьянки, впервые не почувствовав боли в давно замученных морозом суставах, и бросилась к человеку, за которого возносила молитвы все эти долгие полтора дня.
- Где она? Где моя доченька?.. Отец мой, не мучьте же меня! – давно выцветшие глаза полыхнули былым огнем. – С ней все хорошо? Вы говорили с моей маленькой Агнессой?
- Говорил, - чуть запнулся архидьякон; ну да, и говорил тоже. – Возвращаю тебе твое сокровище, сестра.
Клод протянул и опустил в молитвенно сложенные руки крошечный башмачок, внимательно наблюдая за реакцией. Столько выстрадавшая мать быстро поднесла к губам и поцеловала возвращенную обувку, а потом с умилением воззрилась на нее. Зрачки ее начали расширяться; губы беззвучно шевельнулись; слезы будто сами собой вскипели в уголках глаз и побежали по исхудалым щекам.
- Но ведь это… это не тот… не тот, что я вам давала.
- Конечно, не тот, - невозмутимо кивнул ее благодетель. – Этот дала мне ваша дочь. Все эти годы она хранила его у себя на груди вместо креста, всем сердцем веря, что талисман поможет ей обрести мать. Так оно и вышло в конечном итоге.
- Хранила у сердца… - завороженно прошептала обескураженная женщина и так пламенно прижала вдруг башмачок к груди, словно это и была ее потерянная дочь.
Мужчина невольно подумал, что у него, должно быть, вчера ночью на лице было точь-в-точь такое же глупейшее выражение бесконечного, всепоглощающего счастья. И причина его была та же, что и у вретишницы – Эсмеральда. «Интересно, - подумал вдруг в волнении Фролло, - как она воспримет новость, что ее дочь – та самая цыганка, которую она так проклинала и ненавидела?.. Черт, и здесь мы недалеко ушли друг от друга!.. Слепцы – я и эта затворница».
- Сестра Гудула, сможешь ты сегодня к шести часам выбраться из своего каменного мешка и быть готовой пойти со мной?
- Я голыми руками вырву эту решетку, я зубами моими разгрызу камни, я пальцами прокопаю подземный ход! – воскликнула женщина. – Но я окажусь сегодня по ту сторону – ведь вы поведете меня к моей доченьке, к моей Агнессе!..
- Прекрасно, - кивнул ей собеседник. – Тогда последний вопрос: а готова ли ты к этой встрече? Ты помнишь, сестра, что дочь твоя – давно не то малое дитя, что ты укачивала и кормила грудью. Это молодая, красивая женщина, которая сама уже вполне готова стать матерью. Что, если ты не раз уже видела свое дитя, да не признала?..
- Я знаю-знаю, - покорно закивала Пакетта. – Дочери моей теперь пошел восемнадцатый годок. Ах, как много ей придется мне рассказать!.. Я хочу знать все: каждый год, что она провела без меня, хочу прожить вместе с ней. Если она несчастна, я утешу ее; если счастлива – разделю ее радости. Если она красива, и я расцвету рядом с ней; если умна – буду слушать ее речи и наслаждаться хоть голосом. Если она уже замужем, я буду с нетерпением ждать внуков; если она, несчастная, лишенная материнской опеки, вдруг повторила мой путь, я не скажу ей ни слова упрека, но буду работать от зари до зари на самой тяжелой работе, чтобы избавить от позора. Это моя дочь, священник, слышишь?! И кем бы она ни стала, в том нет ее вины; будь она хоть воровкой, или блудницей – кем угодно! – Бог не покарает ее, потому что бедняжка выросла без отца, без матери. И я никогда не смогу судить ее. Я хочу только любить ее, только гладить ее волосики, только прижимать к сердцу…
«Как я ее понимаю», - с тоской подумал Клод, а вслух сказал:
- Что ж, в таком случае я приду за тобой с заходом солнца.
- Почему же не сейчас?! – вдруг воскликнула вслед вретишница.
- Это слишком опасно, - обернулся мужчина. – Мы привлечем много ненужного внимания.
- Но ведь до заката, наверное, еще целых шесть часов… - прошептала мать вслед удаляющейся фигуре; ей казалось, что встречи предстоит ждать чуть ли не целую вечность.
«Жалкие шесть часов! – судорожно думал архидьякон, поспешно направляясь в обратный путь. – Всего ничего, песчинка в песочных часах. А потом… Неужели она и впрямь собирается вот так просто снова исчезнуть из моей жизни?! Нет, только не теперь, не после всего этого… Я не вынесу, не смогу; я сойду с ума. Господи, помоги!.. Ты привел меня к Роландовой башне, ты дал мне надежду. Если ты теперь отнимешь ее, я умру».
Вознося про себя молитвы – не слишком канонные, зато горячие и искренние, как и полагается священнослужителю, – Фролло, заглянув по пути в пекарскую лавку и купив у какой-то подозрительного вида бойкой торговки вино, вернулся на улицу Тиршап. И был несказанно удивлен, когда на пороге его встретил изрядно помятый после вчерашней попойки брат.