- Нет, - коротко ответила она.
Архидьякон выдохнул с таким явственным облегчением, что злость мгновенно испарилась. Ладно уж, виной всего лишь его ревность, а вовсе не обвинение ее в распущенности.
- Послушайте, мне кусок в горло не лезет, пока вы висите у меня над душой с таким мрачным видом! Можно подумать, вы сами не знали, как все будет… Когда вы назначали это свидание, должны были догадаться, что я не останусь дольше, чем необходимо.
Фролло только мрачно вздохнул.
- Давайте сделаем так: вы сейчас пойдете за стол и тоже немного перекусите, а я за это расскажу вам, как прошла вчерашняя мистерия. Идет?
Священник повиновался. Девчонка, как ни крути, была кругом права, и все-таки он не мог примириться с ее словами.
- Только… Только скажите сперва, как моя матушка?.. Вы рассказали ей обо мне?
- Я пока не открывал твоего имени, - мужчина наполнил вторую чашку на манер первой и аккуратно надломил хлеб. – Но она, похоже, примет тебя любой. Абсолютно.
- О, она так любит свою дочь!.. – в волнении воскликнула Эсмеральда. – И так ненавидела меня… Все это ужасно странно. И грустно. Неужели она, правда, все шестнадцать лет провела взаперти, в этой ужасной норе, без огня, без постели?..
- Да. Сестра Гудула заняла Роландову башню в том же году, когда я подобрал Квазимодо. Мне было тогда двадцать.
- Ах, это ужасно! Бедная, бедная моя матушка!.. Она, верно, очень больна теперь. Постоянный холод, голод, без движения, едва видя солнечный свет…
- Возблагодари Господа, что она по-прежнему жива – это, по-моему, само по себе большое чудо.
- Да. Вы правы, - плясунья зябко вздрогнула. – Возблагодарю непременно, как только матушка научит меня молитвам – ведь я, как вы говорите, на самом деле католичка… Агнесса.
- Агнесса… - эхом отозвался архидьякон, делая большой глоток. – Позже я мог бы исповедать тебя и причастить таинств Христовых. Ты ведь не сможешь прийти в церковь.
- Спасибо! – скривилась девушка, и поспешила перевести тему: - Но послушайте, что я вам расскажу про «Благочестивого Адама»!
- Про кого? – едва не поперхнулся Клод.
- Так называется постановка, которую сочинил Гренгуар. Не без помощи вашего брата, между прочим! Так вот, Жеан говорит, это был ошеломительный успех! Публика с восторгом съела все сальные шуточки и двусмысленные фразы, главным автором которых был, естественно, не Пьер, и рукоплескала, по его словам, так, что перекрыла бы и колокольный звон.
- Хвастун! – фыркнул Фролло, но в душе испытал гордость за белокурого сорванца.
- Очень может быть, - неожиданно легко согласилась собеседница, - но сто ливров Пьеру все-таки обещали выплатить. Теперь он с удовольствием забросит свои акробатические номера. Жаль, мне казалось, у него неплохо получается… Но знаете, он ужасно недоволен, что вынужден заниматься унизительными, по его мнению, глупостями.
- Трудно его за это упрекать, - усмехнулся священник, вспоминая, как застукал своего ученика на площади со стулом в зубах. По его ощущениям, с того дня прошло уже добрых десять лет, а не жалкий неполный год…
- Но это еще не все! Угадайте, кто из артистов больше всех полюбился зрителям?
- Боюсь представить, - содрогнулся мужчина, заранее зная ответ.
- Жеан! Он играл Змея-искусителя. Знаете, мы ведь даже репетировали немного вместе… Так вот, змей оказался настолько искусительным, остроязыким и притягательным, что вместо отвращения и страха невольно вызвал в людях симпатию.
- Значит, он не справился со своей отрицательной ролью, - проворчал архидьякон, которому вся эта затея с мистерией нравилась все меньше и меньше: ему только брата-артиста для полного счастья не хватало!
- Ошибаетесь, справился блестяще! Ну, так он сказал, по крайней мере, - смутилась Эсмеральда, вдруг сообразив, что она судит исключительно по чужим пристрастным словам; впрочем, плясунья нисколько не сомневалась в смешливом и находчивом юноше. – Просто он слишком обаятельный. Вот и получился враг рода человеческого и виновник его бесчисленных бед до неприличия очаровательным. Впрочем, он ведь искуситель – значит, при всех своих объективно отрицательных качествах, таким и должен казаться людям. Получается, вдвойне блестяще справился! Правда, здорово?
- Угу. Восхитительно.
- Но его же не было видно: только рука разрисованная, да голос из-за ширмы. И публика, естественно, стала требовать показать лицо своего нового героя.
- Но у него ведь хватило благоразумия этого не делать? – с замиранием сердца спросил Клод.
- Благоразумия – у Жеана? – прыснула красавица, едва на расплескав оставшееся вино. – Простите, преподобный, но вы, кажется, плохо знаете своего брата.
- Прекрасно знаю! – отрезал Фролло. – Просто надеюсь на Божье чудо. Ну же, не томи!
- Господь, кажется, не посчитал это дело настолько важным, чтобы вмешиваться в него… - выдержала эффектную паузу, за которую, как показалось священнику, у него побелели остатки темных волос. – Поэтому вмешаться пришлось Пьеру.
- Слава Богу!
- Жеан сказал, тот его чуть ли не за ухо удерживал, не давая выскочить на помост. А потом еще и маску какую-то нацепил на случай, если особенно любопытные попытаются за ширму заглянуть.
- Отлично! Все-таки Гренгуар неплохо соображает, когда это действительно нужно, хоть и любит прикидываться болтливым балбесом.
- Конечно. Он все правильно сделал. Вот увидите, стоит провернуть еще одну подобную пьесу, и весь Париж будет гудеть, желая узнать, кто же скрывается под маской и кому принадлежит этот звучный голос. Они уже неплохо подогрели интерес публики, осталось закрепить успех, и дело в шляпе.
- Какой еще успех?! – не выдержал мужчина и вскочил со стула; однако тут же сел на место, пытаясь успокоиться: вдох-выдох; Ave Maria, Mater Dei…
- Чем это вы недовольны? – почти обиделась за Жеана девушка, успевшая близко сдружиться с веселым школяром.
- Ты еще спрашиваешь?! Дворянин – метит в артисты! Да где это видано? Даже участвовать в написании подобных пьесок – очень сомнительное развлечение, но при этом хотя бы легко оставаться в тени. А уж играть на сцене!.. Перо, как и плуг, – орудие простолюдинов; оружие дворян – меч или крест. Если ему по душе пачкать руки в чернилах – пожалуйста, пусть выберет стезю законника или ученого. Но на подмостках он запятнает свое имя так, что не отмоется уже никогда… Господи, ну в чем я опять провинился, что Ты так наказываешь меня?..
- Обет безбрачия нарушили, как минимум, - отрезала не на шутку разозлившаяся прелестница. – Значит, по-вашему, играть для зрителей, радовать людей – позорное ремесло?
- Истинно так, дитя мое.
- Выходит, всю свою жизнь я занимаюсь недостойным делом! – выпалила она. – И как вас только угораздило влюбиться в подобное бесстыдство!.. Чары, не иначе. Наверное, даже солдатская девка не была бы для вас так плоха, как уличная танцовщица, выступающая на потеху черни и для развлечения благородных господ!
- Эсмеральда, я совсем не имел в виду тебя…
- А, значит, безродной цыганке позволительно петь на площадях и бить в бубен, а брату архидьякона Жозасского это, конечно, не под стать? Ну да, куда уж мне до ваших благородных кровей – простой девчонке без роду, без племени!
- Да послушай ты меня! Он дворянин, сын благородных родителей, хотя и не слишком знатных или богатых. Я лично ничего не имею против актерского мастерства или каких-либо других занятий, связанных с развлечением толпы. Не перестал же я здороваться с Гренгуаром только потому, что он таскал стул в зубах, чтобы заработать на хлеб насущный! Это уж, во всяком случае, лучше, чем воровать. Приносить людям радость – это прекрасно. Но сама подумай, как будут смотреть на моего брата, а потом и на меня, люди нашего круга, почти все из которых – приверженцы традиций и старых порядков.
На это плясунья не нашлась, что ответить. Она и сама понимала, что монах прав, но все равно обиделась на его слова. Значит, вот кем он ее считает!.. Уличной девкой, которая заслуживает уважения не больше, чем красотки с улицы Глатиньи! Впрочем, так думал и Феб… Что цыганской девчонке не место рядом с дворянином, даже если на самом деле она вовсе никакая не цыганка. Все равно годится только на то, чтоб греть постель – не более…