Выбрать главу

29 марта. Воскресный разговор с Уиллой. Ты, наконец, говоришь ей о признании сына, не зная, станет ли от этого лучше или хуже. Слишком много для нее, чтобы она смогла все принять за раз, и потому ее реакция на это проходит несколько явно различимых стадий в течении нескольких минут. Первая: полное молчание, молчание, которое длится так долго, что тебе приходится повторить, что ты только что рассказал. Вторая: мягкий голос говорит "Это ужасно, это слишком много для меня, как это может быть правдой?" Третья: рыдание, пока ее мысли уносятся туда на дорогу, и она видит все пропущенные детали происшедшего, представляет себе ссору ребят, видит Бобби, раздавленного машиной, снова. Четвертая: растет злость. "Он нам соврал," говорит она, "он обманул нас своей ложью," а ты отвечаешь ей, что он не врал, он просто не рассказывал, он был слишком убит происшедшим для рассказов, и жизнь с такой виной почти уничтожила его. "Он убил моего сына," говорит она, а ты отвечаешь ей, что он лишь толкнул ее сына на дорогу, и его смерть была случайностью. Вы двое говорите между собой больше часа, вновь и вновь и вновь ты говоришь ей, что любишь ее, что нет никакой разницы для тебя, что она решит или как она будет вести себя с сыном, ты всегда будешь любить ее. Она снова рыдает, наконец понимая состояния мальчика, наконец говоря, что она понимает, как он страдал, но она не знает, если одного понимания будет достаточно, непонятно, что она собирается делать, она не уверена, если у нее найдутся силы вновь увидеть его. Ей нужно время, говорит она, еще больше времени на раздумья, а ты говоришь ей, что не надо торопиться, ты никогда не будешь заставлять ее делать то, что ей не хочется. Разговор заканчивается, и вновь ты чувствуешь, что потерялся в не-зная-где. Позже, днем, ты начинаешь свыкаться с фактом, что не-зная-где и есть твой дом, и там ты проведешь остаток своей жизни.

12 апреля. Она напоминает тебе кого-то знакомого тебе, но ты никак не можешь вспомнить кого; и затем, через пять или шесть минут после знакомства с ней, она впервые смеется, и ты понимаешь без тени сомнения, что этот кто-то — Суки Ротстейн. Суки Ротстейн в раскаленном солнечном свете того дня на Хьюстон Стрит почти семь лет тому назад, смеется с ее друзьями, одетая в яркое красное платье — молодость в ее самом полном, самом ярком воплощении. Пилар Санчез — близнец Суки Ротстейн, такое же крохотное, светящееся изнутри создание, в которой горит огонь жизни; и пусть боги будут с ней более нежны, чем с несчастным ребенком твоих друзей. Она приехала из Флориды под вечер субботы, и на следующий день, Пасхальное Воскресенье, она и сын пришли в квартиру на Даунинг Стрит. Сыну было трудно удержаться от прикосновений к ней, и, хоть они сидели друг с другом на диване напротив тебя, сидящего в кресле, он все целовал ее шею, гладил ее непокрытое колено, клал свои руку на ее плечо. Ты уже видел ее, конечно, почти год тому назад в том небольшом парке южной Флориды, ты был тайным свидетелем их первой встречи, их первого разговора, но ты был слишком далеко от нее, чтобы мог увидеть ее глаза и разглядеть в них силу, черные спокойные глаза, которые поглощают все вокруг нее, и свет от которых притянул сына. Они пришли с хорошими новостями, сказал сын, с самыми лучшими новостями, и через мгновение тебе говорят, что Пилар была принята университетом Барнард без платы за обучение и будет жить в Нью Йорке сразу после ее школьного выпуска в июне. Ты сказал ей, что твоя жена тоже училась в Барнарде, что ты впервые увидел ее, когда она была студенткой Барнарда, и факел был передан от приемной матери сына ей. А затем (ты чуть не выпал из своего кресла, когда услышал) сын огласил свою подачу документов в Колумбийский университет и о начале учебы на последнем курсе осенью перед получением диплома бакалавра. Ты спросил его, как он собирается платить за обучение, и он ответил, что у него есть немного денег в банке, а все остальное покроет студенческий заем. Тебя поразило, что он не попросил твоей помощи, хотя ты с радостью оказал бы ее, но ты понимаешь, что это лучше для его морального настроения — тянуть свою лямку. Разговор продолжался, а тебе, вдруг, стало ясно, что в тебе нарастает ощущение счастья, что сегодня ты стал таким счастливым, каким не был никогда за последние тринадцать лет, и тебе захотелось выпить в честь твоего настроения, и тебе пришло на ум, что нет никакой разницы, каким будет решение Уиллы о сыне, ты сможешь прожить раздельные жизни с двумя людьми, которые больше всего близки тебе в этом мире, что тебе будет радостно где бы ты ни был и с кем бы ты ни был из них. Ты заказал стол на ужин в ресторане Уэйверли Инн, то почтенное заведение со времен старого Нью Йорка, ныне несуществующего Нью Йорка, надеясь, что Пилар понравится подобное место, и ей оно понравилось, она на самом деле сказала, что ей казалось, будто она на небесах; и как только вы разделались со своим пасхальным ужином, у нее возникло очень много вопросов — она хотела знать все о том, как вести издательство, как ты встретился с Рензо Майклсоном, как ты решаешь, принять книгу в издательство или нет; и, отвечая на ее вопросы, ты осознал, что она слушала тебя с напряженным вниманием, что она не забудет ни одного, сказанного тобой, слова. Каким-то образом разговор перешел на математику и науку, и ты неожиданно стал присутствовать на дискуссии, посвященной квантовой физике, о чем ты, честно говоря, не имеешь никакого понятия, и тогда Пилар повернулась к тебе и сказала: "Представьте себе вот что, мистер Хеллер. В прежних теориях физики трижды два равняется шести, и дважды три равняется шести — реверсивная логика. Но не в квантовой физике. Трижды два и дважды три — два различных смысла, два отдельных и самодостаточных положений." В этом мире есть очень много вещей, о которых тебе приходится беспокоиться, но любовь сына к этой девушке — не из этого списка.