Комментарии не нужны, однако поэт добавляет еще две строфы, очевидно выпадающие из смысла стихотворения:
Объяснить эти строфы можно либо рецидивом прежнего утопизма, либо желанием примирить явную (не исключено, и самому поэту) непримиримость, найти некую теоретическую гармонию окружающего порядка и разумности, ему абсолютно чуждой. Возникает представление: разумному (а с ним и человеческому) вообще нет места в мире.
Что ж, пускай нет в мире, тогда стихи — единственное, последнее место, где оно существует, живет, но, повторяю, если и так, разумное выглядит поэтической заплатой на поэтическом тексте.
В «Осени» (1932) Заболоцкий, похоже, еще воображает природу рукотворным храмом — дворцом — зданием — старые привязанности не сразу оставляют душу. Он уже признал, что природа не такова, но найти в ней такое место человеку ему трудно, и новые переживания поэт передает в старых формах:
Поэту мерещится в природе осмысленная организация, избавляющая от страшной мысли: природа знать ничего не знает о человеке, он для нее — один из бесчисленных элементов бесконечной материальности. Ужасное открытие, и этот хаос, интуитивно прозреваемый, автор пробует гармонизовать образами дома — храма, некоего архитектора, чьею волей возникли эти дома.
Это очень старый в западноевропейской литературе прием — уподоблять мир зданию, находить в природе аналогии с архитектурным сооружением, а их совокупность рассматривать в качестве некоего идеального места — осуществленной утопии. Подобный образ у русского писателя — вне каких‑либо жанровых соотнесений — может означать тоску по разумному порядку, стройности, организации, поскольку обыденная жизнь хаотична, неустойчива, рассыпается при всякой целенаправленной попытке придать ей структуру, прочность, определенность. Эти усилия ничто перед безмерной мощью стихийного, неопределенного бытия. Оно‑то и возбуждает стремление к пластической отчетливости, к ясным границам между предметами, что прежде всего предполагало бы отчетливость, оформленность каждого индивидуального существования. Где там! Пейзаж, законодательство, история не дают ясности, лишены пластики, за которую при всякой возможности хватается поэтическое воображение, как в случае со стихотворением Заболоцкого «Осень».
Впрочем, стройность, «архитектуру» (пускай фантастическую), порядок и определенность русский натуральный мир все же обретает: «И вся природа начинает леденеть» (с. 159). Это — далекий парафраз образов из поэмы Н. А. Некрасова «Мороз Красный нос», где воссозданы (вряд ли это входило в намерения автора) те самые обстоятельства, при которых возможно существование утопии (но не — возможен человек) — леденящая стужа. Она — главный архитектор, то‑то названия появились: ледяной дом, зимний дворец. Но и у Некрасова, и много спустя у Заболоцкого дома — здания — дворцы — зимний порядок — свидетельства смерти. Заболоцким это чуть ли не историческое ощущение выражено в стихотворении 1935 г. «Начало зимы»: образы ясности, отчетливости, строгой определенности — здесь несомненные и неоспоримые свидетельства подступающей смерти:
Порядок и стройность оказываются признаками смерти — скользящее, произвольное сознание природы взято холодом в жесткую форму, и в ней сознание умирает:
Выбор не богат: или порядок смерти, или беспорядочность, хаос живого, но безнадежного существования. Заболоцкий чувствовал это. В стихотворении «Венчание плодами» (1932, вторая редакция 1948) он изображает бытие в духе своих старых натурфилософских симпатий:
Встает пред нами рай, страна средь облаков, Страна среди светил висящая, где звери С большими лицами блаженных чудаков Гуляют…