Многие герои и «Чевенгура», и всего платоновского творчества — странники. Их постоянное передвижение, неприязнь к оседлости есть метафора того, что здесь им нет места, но где оно, они сами не знают. У Прохора Абрамовича, усыновившего Сашу, было желание скинуть с себя свою земледельческую судьбу, отпустить жену, а самому уйти неизвестно куда.
Вот этого «неизвестно где» (хотя известно «что» — страну неиссякаемого благоденствия, — которое и саму смерть, главную героиню писателя, сделает нечувствительной) ищут персонажи романа, ко всему остальному равнодушные: к себе, к людям, не занятым этими поисками, к собственной жизни, — ничего не надо, кроме вечного блаженства.
Одна из сцен внезапным светом освещает чувства, переполнявшие чевенгурцев: «Командир лежал против комиссара и тоже спал; его книжка была открыта на описании Рафаэля; Дванов посмотрел в страницу — там Рафаэль назывался живым богом раннего счастливого человечества, народившегося на теплых берегах Средиземного моря» (с. 61).
Этого и хотят герои романа — счастливого человечества, которое может жить лишь по берегам теплого моря. Образом этих берегов в нашей классике издавна сделалась Италия. А здесь — какое счастье? — либо целыми днями дождь, либо засуха; то от жары изнемогаешь, то никак не согреешься. Вот одному из чевенгурцев и приходит мысль: раз у нас коммунизм, то зимы не будет, не надо запасать дров.
Художественное зрение Платонова устроено так, что прежде многого на глаза ему попадается смерть, даже в эпизодах, где возможны совсем другие ассоциации. Вот он описывает только что родившую женщину:
«Она обнажила полную ногу в морщинах старости и материнского жира; на ноге были видны желтые пятна каких‑то омертвелых страданий и синие толстые жилы с окоченевшей кровью<…>По одной жиле, похожей на дерево, можно чувствовать, как бьется где‑то сердце, с напором и усилием прогоняя кровь сквозь узкие обвалившиеся ущелья тела» (с. 21).
Когда приемные родители отправили маленького Сашу в куски, он зашел на кладбище, где похоронен отец: «Папа, меня прогнали побираться, я теперь скоро умру к тебе — тебе там ведь скучно одному, и мне скучно» (с. 23). Саша хочет вырыть землянку возле могилы отца и жить там.
От сиротства, остро чувствуемого героями Платонова, избавляет лишь смерть, там ты, точно, не одинок, с мертвыми — вот где люди по — настоящему равны, едины, братья и сестры, не различающие пола. Там нет времени — главного несчастья, ни зимы, ни лета.
Платоновская метафора дает повод предполагать, что коммунизм чевенгурцев — на самом деле смерть, ими не осознаваемая; что вожделенная утопия счастливого человечества достижима лишь там, среди мертвых; что, наконец, «Чевенгур» — типологическая разновидность «Мертвых душ» Гоголя. Как заканчивается роман Платонова: Саша попадает‑таки к отцу, избавляется от сиротской доли, но там, по просторной дороге к «Средиземному морю». Она и впрямь посреди земли, в ее глубине — неожиданный образ смерти. Там‑то и обрел герой то, чего тщетно и в муках домогался в Чевенгуре, — тысячелетнего царства, вечного града.
«Захар Павлович знал вперед, что чем дальше он будет жить, тем это пространство непережитой жизни будет уменьшаться, а позади — удлиняться мертвая растоптанная дорога» (с. 36).
Сквозной образ романа: жизнь — это смерть. «Он увидел, что время — это движение горя» (с. 39). Поиск Чевенгура, вызванный страстным желанием избавиться от горя, выскочив из времени, оказывается под пером Платонова еще горшим горем. От горя нашли горе — вот что происходит в романе и о чем не догадываются его несчастные герои. По — русски герой — тот, кто горюет, судьба героя — горе. Да где об этом догадаться чевенгурцам!
О председателе Чевенгурского исполкома, Чепурном, автор пишет:
«Он вбирал в себя жизнь кусками — в голове его, как в тихом озере, плавали обломки когда‑то виденного мира и встречных событий, но никогда в одно целое эти обломки не сцеплялись, не имея для Чепурного ни связи, ни живого смысла» (с. 180).
Поверившие в утопию коммунизма представлены автором людьми без живого смысла. Но сделано это не ради сатирического осмея — ния их помыслов, скорее всего, с намерением изобразить таких людей, с такими, а не иными чертами ума, сознания. Это было объективное, а не идеологическое письмо — вероятно, сильнейшая сторона романа.