Дэвид увидел себя, стоящим посреди пустой комнаты, а перед ним высилась приоткрытая дверь. Это была странная дверь: Дэвид мог бы дотянуться до дверной ручки, только привстав на цыпочки.
Что он и сделал.
Дверь медленно, с ужасным скрипом отворилась, и перед Дэвидом открылась следующая комната. В ней все было, как и в предыдущей — те же сырые, в пятнах сырости стены, каменный пол. Но возле одной из стен стоял огромный стул, а на нем огромный стакан.
Дэвид медленно шел через эту комнату, но никак не мог приблизиться к этому гигантскому стулу. Тот, казалось, все удаляется и удаляется от него.
Дэвид остановился.
«Интересно, это я уменьшился или увеличились предметы?»
Дэвид вздрогнул от резкого телефонного звонка. Он тут же сел — и сразу все вещи вернулись на свои места. За окном было уже светло, часы показывали десять утра.
Шейла тоже проснулась и немного испуганно смотрела на мужа.
Дэвид со сна даже не сразу смог найти телефонный аппарат.
Наконец, он приложил трубку к уху и услышал спокойный знакомый голос.
— Доброе утро, мистер Лоран. Это вас беспокоит Боб Саймак.
— Да, доброе утро, — пробормотал Дэвид, — я вас слушаю.
— Мистер Лагранж пришлет за вами в четырнадцать ноль–ноль вертолет, который, если вы примете приглашение, доставит вас к нему на яхту. Мистер Лагранж будет очень рад вас видеть еще раз. И если я нас разбудил, то прошу прощения.
— Да нет, мы уже не спали, — соврал Дэвид.
— Тогда извините, до встречи, — и Боб Саймак, даже поинтересовавшись, согласны ли Дэвид и Шейла лететь на яхту к Самуэлю Лагранжу, повесил трубку.
— Кто это? — спросила Шейла.
— Боб Саймак.
— А что он хотел?
— Самуэль Лагранж приглашает нас к себе сегодня на яхту. Он обещал прислать за нами вертолет днем.
— Но ведь мы же с тобой собирались сегодня днем уехать? Или мне изменяет память?
— А что может решить наш отъезд? Денег‑то у нас нее равно нет.
— А что решит наша поездка на яхту к Самуэлю Лагранжу? — недоумевала женщина.
— Мы отдохнем, появятся какие‑нибудь новые свежие идеи.
— Как ты думаешь, мы сможем отдыхать, зная о том, что у нас нет денег, что у нас заберут дом за неуплату процентов?
— Но… — Дэвид задумался, — если ты крутишься возле денег, то вполне возможно, часть из них перепадет тебе.
— Я не совсем понимаю тебя, Дэвид, — сказала Шейла.
— Положись на меня, ведь я еще ни разу тебя не подводил.
— Ты уже один раз вытащил меня играть в Лас–Вегас и, по–моему, результаты у нас нулевые.
— Если не считать выигранного миллиона, — беспечно заметил Дэвид, вставая с кровати.
— Так во сколько за нами пришлют вертолет? — Шейла сказала это таким будничным тоном, словно за ней каждый день присылали вертолет, чтобы отвезти на яхту.
— В два часа дня, — ответил Дэвид уже из ванной комнаты.
— Но тогда нам придется позавтракать за свои деньги.
— Зачем нам завтракать за свои, — рассмеялся Дэвид, — неужели ты забыла, ведь Самуэль Лагранж открыл нам счет, и мы можем преспокойно тратить его деньги.
— По–моему, это не очень удобно, — сказала Шейла.
— Но ведь мы живем уже в его номере, ты ходила в платье, подаренном им, так что, я думаю, мы не сильно его разорим, тем более, если учесть, что ты принесла ему крупный выигрыш. И даже, если бы мы с тобой, Шейла, очень постарались, то не смогли бы за столь короткий срок истратить такую сумму, чтобы мистер Лагранж ее смог заметить.
— Это только в одном случае, — возразила Шейла.
— В каком же?
— Если бы мы с тобой не стали играть в казино на его деньги.
Дэвид вздохнул.
— Там нам счет, к сожалению, не открыли, иначе можно было бы рискнуть чужими деньгами.
В ванной зашумела вода, и Шейла уже не слышала того, что говорил ей муж.
За окном светило яркое солнце.
Шейла подошла к столу, взяла в руки пульт и на всю ширину раздвинула шторы.
Город был залит ярким солнечным светом.
«Здесь все кажется таким ненатуральным, — подумала Шейла, — даже солнце кажется рекламным, поддельным, слишком уж горячим и ярким».
А в номере было прохладно, бесшумно работали кондиционеры, разливая по апартаментам прохладный воздух.
Шейла подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Она любила рассматривать себя обнаженной в зеркале.
«А я действительно ничего, — подумала женщина, — может быть, я и в самом деле нравлюсь Самуэлю Лагранжу? Хотя, он же просил называть его Самуэлем. Странный какой‑то человек, но может, большие деньги всех делают странными? С виду он кажется довольным жизнью, но у него какие‑то очень грустные глаза, даже когда он улыбается или смеется. Наверное, в глубине души он несчастен, и я уже начинаю догадываться, почему. Он может все, у него нет неосуществленной мечты, и поэтому он пытается найти человека, которому что‑то может дать. Но в то же время Самуэль понимает, что люди клянутся ему в верности, признаются в любви только из‑за того, что он богат, только из‑за того, что него много денег. Но как ему отличить искренность от обмана? Ведь всегда можно ошибиться и, наверное, это страшно угнетает его. Он не может смотреть на мир бесстрастно».