— Твой отец жив?
— Нет, он умер четыре года тому назад.
— У меня тоже уже нет родителей, и я тоже когда‑то был бедным. Все, чего я достиг, я добился своими руками, своим умом. И это, поверь, Шейла, было не так уж сложно, главное было захотеть. И если я чего‑то хочу, то я этого добиваюсь.
— Всегда? — спросила Шейла.
— Да, во всяком случае, еще ни разу я не потерпел поражения.
— Такого не может быть! — воскликнула Шейла.
— Может, важно только желать выполнимого. Ведь не могу же я пожелать превратиться в чайку или заставить солнце сесть на востоке? Я загадываю только реальные вещи — и тогда они сбываются.
— Это довольно грустно — знать, что ты не можешь совершить чудо, — вздохнула Шейла.
— А чудо — это когда чудесно чувствуешь себя, — пошутил Самуэль Лагранж, — а я чувствую себя прекрасно, когда смотрю на тебя.
ГЛАВА 11
Люди, оказывается, жаждут чужой крови. Звезды видны только на море. Дэвид пробует в деле волшебную монету. Бывает поцелуй, который ни к чему не обязывает.
Они поднялись на верхнюю палубу, и зашли в кают–компанию. Тут все утопало в цветах, посередине помещения стоял огромный стол. Это был не простой обеденный стол, он состоял из нескольких стеклянных дисков, которые возвышались один над другим. Каждый следующий диск был немного меньшего диаметра и от него отходили блестящие медные ручки. Таким образом, его можно было поворачивать вокруг оси, подводя к себе тарелку с нужными яствами.
— Но ведь еще никого нет! — воскликнула Шейла.
— Сейчас мы это исправим.
Самуэль Лагранж подозвал стюарда и тот удалился выполнять его поручение. Он обзвонил все каюты и пригласил гостей к обеду.
Первым появился Дэвид. Он выглядел довольно неважно: усталый вид, помятый костюм. Он даже не решился подойти к Шейле, а остановился в дверях, рассматривая великолепие кают–компании.
Следом за ним появились Вальтер и Сильвия. Они шли обнявшись. Сильвия даже не удосужилась поправить свою прическу, но растрепанные волосы были ей на удивление к лицу.
Войдя в кают–компанию, Вальтер снял свои зеркальные очки.
Самуэль Лагранж пригласил всех к столу. Когда гости уселись, он поинтересовался у Вальтера:
— Интересно, о чем это ты так долго беседовал с Сильвией?
— От тебя, Самуэль, ничего не укроется, ты даже знаешь, что я не заходил в свою каюту.
— Стюард же звонил тебе, — улыбнулся хозяин яхты, — так что просчитать, где ты находился, было совсем несложно.
— Мы говорили, — Сильвия рассмеялась, — о любви.
— О любви? — изумился Самуэль Лагранж, — по–моему, это вечная тема. Это то же самое, что спорить о том, кто лучше — женщина или мужчина. Тут невозможно прийти к какому‑нибудь определенному результату.
— А мы все‑таки пришли, — Сильвия захихикала. Вальтер остановил ее.
— Не нужно обманывать, ты все свела к разговору.
— Но мы же с тобой не только говорили, но и целовались.
— Но ведь ты сама уверяла меня, что мы всего лишь занимаемся исследованиями физиологии, — насупился Вальтер, — так что эти наши поцелуи ни к чему не обязывают нас.
— Конечно, это ты сейчас так говоришь, — Сильвия продолжала смеяться, — но надеялся ты совсем на другое. Ты пытался втянуть меня в свою испорченность, ведь поцелуй — это такое тонкое молчаливое обещание, с него все и начинается.
— Да, Сильвия, я с тобой согласен, — вставил Самуэль Лагранж, — все начинается именно с поцелуя. Но он и сам уже отчасти все. После него дальше некуда идти.
— Почему? — изумилась Шейла.
— Потому, дорогая моя гостья, потому что поцелуй — самое худшее из всего, что есть. Ведь вы никогда не задумывались, почему целуют именно в губы?
Сильвия задумалась.
— В самом деле, странно, наверное, потому что таково желание людей.
Самуэль Лагранж улыбнулся.
— Все дело в том, что люди жаждут чужой крови, а на губах кожа самая гонкая и под ней сразу же кровь. Ведь поцелуй обман. Все, что нужно людям — это лежать голыми, кожа к коже.