Мейсон потом никогда в своей жизни не смог забыть этого момента: лицо Джулии, такое красивое и выразительное, не смог забыть, как оно просияло лаской и нежностью, как оно расцвело в этой сверкающей тишине, — не смог забыть, как губы ее потянулись к его губам, глаза приблизились к его глазам, посмотрев вопрошающе и серьезно, и как потом эти огромные мерцающие глаза медленно закрылись, словно сдавшись ему…
А серебристый туман все клубился вокруг скамейки. Из его рваных клочьев торчали окруженные оранжевыми нимбами фонари.
Мейсон неспешно снял с себя плащ, и они вдвоем укрылись им…
Город потонул, исчез, как‑то совершенно незаметно растворился…
И время словно умерло для них…
Они просидели так долго — ни Кэпвелл, ни Уэйнрайт не могли сказать, сколько же точно — время совсем остановилось. И они не вели его счет…
Постепенно ветер усилился, и в сером воздухе перед ними замелькали какие‑то длинные, фантасмагорические тени. Мейсон услышал какие‑то шаги и невнятное бормотание. Затем неожиданно откуда‑то справа донесся приглушенный звон гитар.
Кэпвелл и Уэйнрайт, как по команде, подняли головы. Тени приближались, материализуясь в темные силуэты, и, казалось, сдвигались в круг.
Внезапно послышалось громкое пение:
— Иисус зовет тебя…
Мейсон вздрогнул и стал прислушиваться
В чем дело?..
Непонятно.
Уж не попали ли они на луну?.. Может быть, в пресвитерианской церкви напротив какая‑то служба?..
Нет, уже слишком поздно…
Но ведь это хор, самый настоящий двухголосный женский хор…
— Покайся в грехах…
Неожиданно по всему парку раздалось в ритме военизированного марша:
— Грешник, грешник, поднимайся…
Мейсон посмотрел на свою спутницу с полнейшим недоумением.
— Ничего не понимаю…
— Я тоже.
Невидимый хор продолжал:
— Приходи в исповедальню…
Джулия передернула плечами.
— Даже и не представляю, что же это такое может быть…
И вдруг Мейсон понял.
— А, так ведь это Армия спасения!
Тени снова призвали:
— Грех в себе ты подавляй…
Кантилена постепенно нарастала.
В глазах Джулии замелькали искорки. Ее губы и плечи вздрагивали от смеха.
А над Линкольн–Парком уже гремело неудержимое фортиссимо, многократно усиленное стереофоническими динамиками:
Страшный огонь
И пламень ада
Вот тебе за грех
Награда
Но наш Бог зовёт
«Молись,
О заблудший сын —
Спасись!..»
Грешник, грешник.
Пробуждайся,
К Иисусу
Поднимайся
Неожиданно откуда‑то из тумана, совсем рядом раздалось злобное восклицание:
— Да потише же вы, черт бы вас побрал!.. Никуда от вас не спрячешься!..
После этого женский хор неожиданно умолк… Но Армия спасения привыкла к жизненным невзгодам — вскоре голоса зазвучали с удвоенной силой:
Боже, дай нам
Исцеленье,
Дай грехов нам
Отпущены;
Одному —
Что в мире делать?.. —
Пели женщины в унисон.
И вдруг все тот же голос заорал:
— Целоваться, черт возьми!.. Неужели и тут я не найду покоя?..
Но хор не сдавался:
Тебя дьявол
Искушает
И коварно
Соблазняет…
Из тумана мгновенно донеслась реплика все того же человека:
— Вы, старые дуры, уже давно никого не можете соблазнить!.. Как все вы мне надоели, черт бы вас подрал!.. Неужели не можете найти какого‑нибудь иного места для своих псалмов?!..
Да, это действительно была Армия спасения… Мейсон фыркнул.
— Да…
Джулия тоже не могла сдержать себя.
— Ха–ха–ха!.. Никогда в своей жизни не слышала ничего подобного!..
Этот поединок был форменной потехой. Армии спасения давно уже было известно, что скамеечки Линкольн–Парка служат надежным прибежищем для любовных пар. Только здесь они могли уединиться и скрыться от городской суеты. Поэтому богобоязненные женщины из Армии спасения, задумав нанести по этому месту решающий удар, устроили ночную облаву для спасения душ. Необученные голоса набожно и старательно гнусавили слова псалмов. Резко бренчали в такт расстроенные гитары.
Линкольн–Парк ожил.
В серебристом тумане начали раздаваться смешки и иронические возгласы в адрес старых дев, которые «давно уже неспособны никого совратить», и поэтому мешают это делать другим…
Одинокий мятежник, выступивший в защиту любви, неожиданно получил невидимое, но могучее подкрепление со стороны единомышленников. Наверное, все скамейки в этот поздний вечер были заняты. И, словно в знак протеста, очень быстро организовался контрхор.