Женя убедилась в этом, пытаясь наводящими вопросами нарушить мрачную тишину, повисшую над праздничным столом. Кухонная перегородка скрыла от глаз печку, и теперь ничего не мешало заботливой тетушке прощупывать почву — вернее, тут же соскользнуть с обледенелой кочки в подмерзшее болотце беспросветной безнадеги. Соня говорила тихо, но открыто — ничего не скрыла ни про мать, ни про отца, ни про заваленную школу и дурацкую работу. Расхождений с кратким рассказом Ромки не обнаружилось, зато открылось море подробностей, ему, скорее всего, неизвестных.
Жене в начале показалось, что девушка специально сгущает краски своего житья-бытья: только не для того, чтобы сильнее разжалобить, а чтобы выставить себя с братом в самом невыгодном свете. Да — мы другие, мы для вас плохая компания, радуйтесь — вы нас облагодетельствовали, мы не забудем, но скоро свалим.
Ну, это грубая выжимка монолога гостьи — Соня ни разу даже голоса не подняла. Ни одного грубого слова не проскользнуло в ее речи, но суть была кристально ясной: Соня не рада приглашению, ей здесь неуютно, она хочет, чтобы поскорее наступил Новый год и… уехать. Забыть их, как можно быстрее — вот то желание, которое она загадает под бой курантов.
Да, это Женя поняла к концу беседы. Поняла, что Соне ужасно стыдно за выходку брата. Еще поняла, что это первая такая откровенная беседа девушки с посторонним человеком или же… Бедная Соня говорит сама с собой, повторяет вслух то, что талдычил ее внутренний голос изо дня в день, из года в год. Неужели этой женщине живется спокойно, зная, как страдает ее дочь? Но что может сделать Женя? Накормить, обогреть, выслушать — помочь? Нет, тут только чудо поможет.
И это чудо не может быть рукотворным. Ромка лишь дров наломает. Он не чуток, он прет напролом — да и вообще, с чего она решила, что Соня его увлекла? Вон сидит у печки с мальчишкой и даже не обернется. Это она специально выглянула из-за угла, чтобы собраться с мыслями и успокоиться. Может, и хорошо, что в Ромке только воспитание сработало, а не другие инстинкты. Теперь и сама Женя ждет не дождется Нового года, чтобы забыть последний день старого, как страшный сон. Вывалила эта Сонечка весь сор своей семьи прямо на их нарядную скатерть. Тут салфеточки трубочками сложены, фужерчики сверкают, мандаринки благоухают — а у нее теперь, вместо предвкушения праздника, совы на душе ухают. Да, так вот и стояла, поддакивала, не в силах вымолвить ни слова утешения.
Может, и хорошо, что молчала — жалость только унижает. Кому надо по шапке надавать, так это нерадивому папашке, который должен был в лепешку разбиться, чтобы дети оставались детьми до положенного срока. Вот, не раздумывая, дала бы ему подзатыльник чугунной сковородой… Завтра, кстати, случай такой и представится.
За этими мыслями Женю и поймал Роман, высунувшись из-за угла с сообщением, что они пойдут снеговика лепить, раз есть им все равно не дают.
— Ребенок с мороза уснет, — выдала она, раньше чем тоже самое сказала бы сестра мальчика. — Давайте сначала за стол.
— Я хочу снеговика, — высунулся из-за мужской спины виновник этой всей новогодней самодеятельности.
— Ты тут не главный! — все же сумела вставить свои пять копеек вредная сестренка.
— А кто главный?
Вот за эти слова Жене захотелось огреть сковородой заодно и племянника. Еще в году старом.
— Я здесь главная, я хозяйка! — выдала она, краем глаза успев заметить, как вспыхнула Соня. — Сказала, никуда не пойдете, вот и сидите тут!
— Надо больно… Мы пойдем наверх шары гонять… Ты идешь?
Соня отказалась — тихо, скромно. Женя бы сама не приняла приглашения, сделанного таким тоном. Ромка вообще перестал за собой следить. Может, и правда не хотел тащить сестру с братом в гости.
— Нам есть, чем заняться, — вступилась Женя на правах хозяйки за девушку. — Чтобы духу вашего здесь не было, пока не позовем.
И когда мужского духа и след простыл, она попросила Соню извинить ее племянника.
— За что? — довольно искренно удивилась гостья.
— Ну… За тон хотя бы. Ромка он обычно более вежливый.
— Я знаю…
Сказала это Соня так, словно знала Романа всю жизнь. Конечно, Санинское мужское отродье умеет произвести первое впечатление. Вот удержаться в рамках заявленного приличия им бывает порой трудно. Санин-младший слишком расслабился, если до откровенного хамства дело дошло. Или разозлился — на себя.