Один из нелюдей подхватил наши поводки с забитого в землю штыря, махнул мне и еще одному невольнику, чтобы подошли к нему, а потом вручил нам остатки моего дрына, чтобы мы вытащили штырь из земли.
Просунули кусок палки в широкое ушко и, взявшись поближе к центру, выдернули с нескольких рывков железное жало. Что творилось в этот момент с моей спиной — лучше не говорить, только возможность снова нарваться на удары плетью заставила меня вытаскивать штырь из земли молча, крича про себя диким голосом от боли.
Однако, после этого испытания как-то сразу полегчало и боль почти пропала, полезное все-таки упражнение оказалось.
После чего минута всем оправиться прямо там, где мы ночевали, поэтому все присели на корточки и сделали свои дела, никоим образом не стесняясь этого ни перед друг другом, ни перед внимательно глядящим за всеми орком.
Вместо туалетной бумаги используются какие-то сухие лопухи, как я успел заметить у соседей и поступил так же.
Задницу мою эта туалетная бумага не порадовала, она явно почувствовала разницу жесткого и пыльного лопуха с нежной туалетной бумагой, пропитанной запахом персика.
Почувствовала и сильно загрустила, осталось только вспоминать о такой непостижимой роскоши всю оставшуюся мне жизнь.
После этого снова собрались вместе со своими рогожами за крайней подводой и оказались осчастливлены тем же немногословным нелюдем каждый своей ношей. Рогожу все подкладывают под получаемый груз и я поступил так же.
Так пугающего меня путешествия с телом старухи или тем, что от нее осталось, я пока избежал. Да и вообще не заметил, чтобы кому-то его выдали. Как и тела тех двух женщин..
— Похоже, мою землячку все же вчера ночью совсем приговорили. Да и остальных жертв ритуального стола тоже не видно нигде. Не могли же эти тридцать пять орков сожрать тела трех женщин целиком за один ужин? Впрочем, почему не могли, а шесть гиеноконей на что? Сами вырезали себе лакомые места, а боевых товарищей своих побаловали остальным мясом и требухой.
Опять тоска пронзительная от таких мыслей навалилась, что должен подчиняться беспрекословно таким уродам, однако, быстро прошла. Когда нужно груз тяжелый тащить и поводки не попутать -— не особенно до моральных переживаний выходит.
— Черт, моя знакомая женщина по городу, и что еще теперь немаловажно — по планете проживания, закончила свои мучения в новом страшном мире очень быстро.
А сколько же придется помучиться мне под чужим жарким небом ужасного мира, пока я успокоюсь?
Как же орки кормят своих хищных коней, когда нет войны? Поэтому так мало их на всю толпу, только у самых сильных воинов имеются под собой?
Похоже, что прокормить большое стадо зубастых лошадей племя не сможет, тем более, когда нет столько пленников.
С другой стороны, они же — скотоводы, с мясом проблем у них не должно быть, только и против экономики не попрешь, на каждого воина плотоядную лошадь не приготовишь.
Может, специально к походу таких красавцев растят, вряд ли постоянно держат даже шесть таких зубастых мясоедов.
Наверно, только парочку на расплод и все. Меняются между племенами детенышами, чтобы порода не вырождалась.
Мне вручили два увесистых мешка на шею, связанные между собой, с каким-то сыпучим зерном. Я теперь просто счастлив, что у меня новый груз, совсем не похожий на вчерашний. Не приходится тащить холодное, закоченевшее после ночных низких температур тело знакомой пожилой женщины на своем личном горбу.
Как немного требуется для счастья, как легко опустить разумное существо ниже плинтуса, даже не убивая его окончательно. Просто не получить с утра плеткой по плечам и не нести мертвое тело немного в прошлом знакомой старухи.
И уже жизнь немного наладилась!
Судя по тому, как ведут себя остальные рабы и рабыни, именно это логичная нечеловеческая беспощадность так быстро подавила сопротивление и малейшее несогласие внутри каждого.
Это ощущение полного равнодушия к тебе и твоим желаниям, эта готовность перешагнуть через любого, если появится малейший повод, а на ужин меню еще свободно и можно вписать в него любого строптивого раба.
Переговорить я не могу ни с кем, и технически, и просто никто не смотрит друг другу в лицо, умение подавлять попытки к общению и возможному сговору у нелюдей развито идеально.
Придется рассчитывать только на себя и спрятанный в неприметном для нелюдей кармане нож.
На зажигалку особо не рассчитываю, что тут можно поджечь — не понятно.
Караван снова растягивается в колонну, мы глотаем больше всех пыли, идти приходится в постоянном напряжении. Чтобы, шатаясь от усталости, как произошло со мной к обеду, от веса мешков и жарящего неимоверно светила над головой не запнуться, не перейти чужой путь ненароком, не упасть и не приблизиться слишком близко к заду подводы.