Дорогие мои! Ради Бога!
Ненарошно я вас обманул!
Все ведь кончено. Выкрась да выбрось. Перестрой, разотри и забудь!
Изо всех своих славных калибров Дай, Коммуна, прощальный салют!
Змий зеленый пяту твою гложет, Оплетает твой бюст дорогой —
Это есть наш последний, ну может, Предпоследний решительный бой. Рейганомика блещет улыбкой,
Аж мурашки бегут по спине.
Ах, минтай, моя добрая рыбка!
Что тобою закусывать мне?
И могучим кентавром взъярился (это Пригов накликал беду!),
Рональд Рейган на нас навалился!
Спой мне что-нибудь, хау ду ю ду! Рональд Рейган — весны он цветенье! Рональд Рейган — победы он клич!
Ты уже потерпел пораженье,
Мой Черненко Владимир Ильич!
Значит, сны Веры Палны — не в руку, Павка с Павликом гибли зазря,
Зря Мичурин продвинул науку,
Зря над нами пылала заря!
И кремлевский мечтатель напрасно Вешал на уши злую лапшу Ходокам и английским фантастам,
И напрасно я это пишу!
И другого пути у нас нету!
Паровоз наш в тупик прилетел,
На запасном пути беспросветном Бронепоезд напрасно ревел!
Остановки в коммуне не будет!
Поезд дальше вообще не пойдет! Выходите, дурацкие люди,
Возвращайтесь, родные, вперед.
Все ведь кончено. Хлеб с маргарином, Призрак бродит по Африке лишь.
В два часа подойди к магазину,
Погляди и подумай, малыш.
Как-то грустно, и как-то ужасно. Что-то будет у нас впереди?
Все напрасно. Все очень опасно. Погоди, тракторист, погоди!..
Мне б злорадствовать, мне б издеваться Над районной культуры дворцом.
Над рекламой цветной облигаций.
Над линялым твоим кумачом.
Над туристами из Усть-Илима В Будапеште у ярких витрин.
Над словами отца Питирима,
Что народ наш советский един,
Над твоей Госприемкою сраной,
Над гостиницей в Йошкар-Оле,
Над растерянным, злым ветераном Перед парочкой навеселе,
Над вестями о зерно-бобовых,
Над речами на съезде СП,
Над твоей сединой бестолковой,
Над своею любовью к тебе.
Над дебильною мощью Госснаба Хохотать бы мне что было сил — Да некрасовский скорбный анапест Носоглотку слезами забил.
Все ведь кончено. Значит — сначала. Все сначала — Ермак да кабак,
Чудь да меря, да мало-помалу Петербугский, голштинский табак.
Чудь да меря. Фома да Емеля. Переселок. Пустырь. Буерак.
Все ведь кончено. Нечего делать. Руку в реку. А за руку — рак.
эпилог
Господь, благослови мою Россию,
Спаси и сохрани мою Россию,
В особенности — Милу и Шапиро.
И прочую спаси, Господь, Россию.
Дениску, и Олежку, и Бориску,
Сережку и уролога Лариску,
Всех Лен, и Айзенбергов с Рубинштейнами, И злую продавщицу бакалейную.
И пьяницу с пятном у левой вытачки,
И Пригова с Сухотиным, и Витечку,
И Каменцевых с Башлачевым Сашечкой,
И инженера Кислякова Сашечку,
А.И., А.Ю., А.А. и прочих Кобзевых,
И бригадира рыжего колхозного,
Сопровского, Гандлевского и Бржевского,
И Фильку, и Сережку Чепилевского. Благослови же, Господи, Россию!
В особенности, Милу и Шапиро,
Шапиро и Кибирову Людмилу!
И Семушку с Варварой, и Семеныча, Натаныча, Чачко и Файбисовича,
С.Хренова, Булатова, Васильева,
И Туркина, и Гуголева сильного.
Сестренку, папу, маму и покойников,
И бабушку, и Алика с Набоковым,
И Пушкина, и Н. и В. Некрасовых,
И рядового Масича атасного.
Малкову, и Борисову прелестную,
И ту, уже не помню, неизвестную,
Спаси, Иисус, микрорайон Беляево!
Ну а Черненко как же? — Да не знаю я!
Ну и Черненко, если образумится! Спаси, Иисусе, Родину неумную!
И умную спаси, Иисусе, Родину! Березки, и осины, и смородину! Благослови же, Господи, Россию,
В особенности Милу и Шапиро, Шапиро Мишу и Шапиро Иру! Олежку, и Сережку и так далее!
И Жаннку, и Анжелку и так далее! Сазонова сержанта и так далее!
И Чуню, и Дениску и так далее!
В особенности — Англию с Италией, Америку и Юлю с Вероникою! Спаси, Иисусе, Родину великую! Спаси, Господь, неловкую Россию,
И Подлипчук, и Милу, и Шапиро, И ветерана в стареньком мундире! Спаси, Господь, несчастного Черненко! Прости, Господь, опасного Черненко! Мудацкого, уродского Черненко!
Ведь мы еще глупы и молоденьки, И мы еще исправимся, Иисусе! Господь! Прости Советскому Союзу!
КОНЕЦ
Три
послания
г
1987 - 1988 г.г.
ч.
Он оглянулся■ Одинокий огонь спокойно мигал в темноте, и возле уже не было видно людей.
Студент подумал, что если Василиса заплакала, а ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило 19 веков назад, имеет отношение к настояи^ему — к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям.