— Может, вам все-таки развеять некоторые мифы и легенды, которые пачкают ваше имя?
— Чем больше преступлений приписывает мне Демократия, тем больше усилий тратит она на меня, а не на те народы, которые не могут защитить себя сами. Но что же мы опять о делах? Мы-то собирались отдохнуть.
— Я не возражаю.
— Дела оставим на завтра. Времени у нас хватит. Не желаете поговорить о литературе?
Каин пожал плечами:
— Как вам будет угодно.
— Хорошо. — Из кухни появились двое молодых мужчин, поставили на стол тарелки с супом. — Вы читали Танбликста?
— Даже не слышал о нем.
— Это не человек. Канфорит. Потрясающий поэт.
— Поэзия никогда меня не интересовала.
— Прекрасный суп, — отметил Сантьяго после первой ложки. — Отец Уильям уговорил бы всю кастрюлю.
— Очень хороший, — согласился Каин.
— Я тут перечитывал романы, написанные до того, как наши предки покинули Землю, — продолжил Сантьяго. — И особенно проникся к Диккенсу.
— «Дэвид Копперфильд»? — предположил Каин.
— Ага! — улыбнулся Сантьяго. — Я знал, что вы образованный человек.
— Я лишь сказал, что читал этот роман. И не говорил, что он мне понравился.
— Тогда позвольте порекомендовать вам тот, что я только что закончил. «Повесть о двух городах».
— Может, попробую прочитать его завтра. Если мы еще будем говорить.
— Обязательно будем, — заверил его Сантьяго. — Вы вот спросили, что отличает меня от других революционеров, с которыми вы шли в бой. Завтра мы все подробно обсудим, но намек, если хотите, я могу дать вам прямо сейчас.
— Слушаю.
— Дело, ради которого я кладу все силы, было обречено на неудачу еще до того, как я вступил в борьбу. — И загадочная улыбка осветила лицо Сантьяго.
Каин еще обдумывал эти слова, когда поднялся из-за обеденного стола и прошел в гостиную, чтобы поговорить о литературе с королем преступников.
Глава 23
Гора есть из золота. Там он живет.
Нрав — как огонь, сердце — как лед.
С вершины исходят веленья его.
Почти уж властитель он мира всего.
Никакой золотой горы, разумеется, не было и в помине, но Каин никогда не видел столь прекрасной фермы.
Тысяча восемьсот акров, аккуратные, ухоженные поля пшеницы, кукурузы, сои, пастбища, речушки, озерца.
— Наличие холмов снижает эффективность использования пашни, — говорил Сантьяго. Мужчины сидели на веранде, обозревая окрестности. — Однако риэлторы всей галактики уже усвоили прописную истину: чем красивее пейзаж, тем меньше отдача от земли. Идеальное поле должно быть ровным как стол. — Он вздохнул. — Но мне хватило одного взгляда, чтобы влюбиться.
— Тут царит покой, — согласился Каин.
— У меня сердце кровью обливалось, когда я отдавал приказ выкорчевать деревья, росшие на полях. Но лучшую рощу я сохранил. Около нее и построили дом. — Сантьяго указал на два ближайших дерева. — Там я часто вешаю гамак. Люблю полежать в нем, потягивая что-нибудь ледяное из высокого стакана, чувствуя себя настоящим сельским джентльменом.
— Странный вы революционер, — отметил Каин.
— Революция моя тоже странная.
— Почему?
— Почему странная? — спросил Сантьяго.
— Почему вы ведете эту неравную борьбу?
— Потому что кто-то должен ее вести.
— Не очень-то веская причина.
— Лучшей не найти. Первая обязанность власти — налагать свою волю. Первая обязанность свободного человека — сопротивляться насилию.
— Это я уже слышал. Старая песня.
— Но пели ее люди, которые жаждали власти для себя, люди, которые хотели реформировать свои планеты и даже Демократию.
— А вы этого не хотите?
— Реформировать Демократию? — Сантьяго покачал головой. — Как только вы приобретаете власть, вы становитесь тем, против кого боролись. — Он помолчал. — Кроме того, я реалист и понимаю, что такое просто невозможно. У Демократии больше боевых звездолетов, чем у меня людей. И она будет править через тысячи лет после того, как мы с вами умрем.
— Тогда почему вы упорствуете? — спросил Каин.
Сантьяго задумчиво посмотрел на него:
— Знаете, Себастьян, у меня такое ощущение, что вы хотели бы видеть меня иным. Обходительным, седовласым старичком, который называет всех «сын мой» и говорит, что до утопии рукой подать, она буквально за поворотом. Это не так. Я упорствую в своей борьбе, потому что вижу — есть ало, которое должно наказать. А альтернатива у борьбы лишь одна — выбросить белый флаг.
Каин предпочел промолчать.
— Если вас интересует философское обоснование моих действий, вы найдете его в моей библиотеке, — продолжал Сантьяго. — Но у меня есть гораздо более простое объяснение.
— Какое же?
Сантьяго хищно улыбнулся:
— Когда кто-то толкает меня, я не остаюсь в долгу.
— Это хорошая черта характера, — признал Каин. — Но…
— Но что?
— Я устал проигрывать.
— Тогда присоединяйтесь ко мне и сражайтесь на нашей стороне.
— Вы уже сказали, что не сможете выиграть.
— Но сие не означает, что я должен проиграть. — Сантьяго помолчал. — Черт, я бы не хотел свергать Демократию, даже если бы мог.
— Почему?
— Во-первых, как я уже и говорил, я не хочу становиться частью общества, против которого борюсь. Во-вторых, потому что Демократия не есть истинное зло, ее нельзя даже назвать насквозь коррумпированной. Это обычное государство, и, как все государства, она принимает решения в интересах большинства. С точки зрения этого самого большинства, то есть избирателей, Демократия — институт, отвечающий основным нормам морали и этики. Эти избиратели, несомненно, полагают, что Демократия имеет полное право расширять свое влияние на Пограничье, пусть и несколько ущемляя права тамошних жителей, если в результате укрепляются позиции Демократии. В долгосрочном плане они, возможно, даже правы. С другой стороны, те из нас, чьи права ущемляются, не должны сидеть, теша себя надеждой, что в конце концов все обернется к лучшему. Мы можем бороться и наносить ответные удары.