В тот день слуги императора пришли за семьей, живущей на соседней улице. Их забрали всех, даже подростков — мальчика и девочку, и люди говорили — за государственную измену. Когда звучит приказ, подкрепленный "именем императора", никто не осмеливается сомневаться в его правильности. Я засомневалась. Я знала этих людей и не верила в то, что они могут быть изменниками. И мальчишка-ученик засомневался. Мы стояли втроем — я, Учитель и его ученик, и видели, как стражники забирают людей, подгоняя ударами кнута. Мальчишка тогда дернулся, будто намеревался — сумасшедший — как-то помешать исполнению императорской воли, а учитель негромко, но строго, окликнул его:
— Ярат!
И мальчишка остался. Он опустил голову и смотрел то ли на желтую пыль, то ли на темное золото узора на подоле мантии Учителя…
Но все-таки это был неприятный мальчишка, и потому, когда он явился перед классом в своей новенькой синей мантии, я пообещала себе, что еще устрою ему сладкую жизнь. И отчасти сдержала свое обещание. Как ни странно, мне так и не перепало за мелкие шалости и даже хулиганство, которое я позволяла себе. Все заканчивалось тем, что молодой преподаватель грозно спрашивал меня:
— Инга Серичка, это ваших рук дело?
Речь могла идти о стуле, вымазанном в клее или перепачканном мелом, о рисунках на доске или внезапных вспышках смеха в классе посреди урока. Я неизменно отвечала, скромно потупив глаза:
— Нет, учитель Вонг.
И на этом все заканчивалось. Мне иногда бывало стыдно, особенно когда я думала, что скажет Учитель, узнав о моем поведении, но… я не могла простить задаваке-ученику того, что теперь и его должна была называть учителем. А ведь кто он по-существу такой? Как говорили остальные учителя (то ли по неосторожности, то ли специально позволяя нам это услышать), мальчишка без роду, без племени. И даже благозвучную для высшего света фамилию «Вонг» дал ему Учитель, заказав в столице специальный паспорт для своего воспитанника.
Но учитель Вонг, если даже и пытался, то нисколько не подпортил моего впечатления от веселых школьных лет. Жаль только, что, как и все хорошее, эти годы закончились слишком быстро. Однажды дождливым осенним утром Учитель вдруг не пришел на урок. Это было так необычно, что мы не поспешили покинуть класс и растерянно сидели, поглядывая в окна на школьные ворота — не покажется ли вдруг знакомая фигура Учителя? Но он так и не появился: ни сегодня, ни на следующий день. А потом оказалось, что пропал и учитель Вонг.
Отсутствие Учителя взволновало не меня одну — вся школа на переменах и даже на уроках шепталась, выдвигая новые и новые версии причины его исчезновения. Но время шло — Учитель не появлялся.
День выдался пасмурный. Я стояла на пороге двухэтажного дома, такого скромного и непритязательного по сравнению со зданиями большого города, дома, в котором когда-то жили Учитель и его ученик, где на чердаке скрипел когтями по полу саомитский кот, и бегала с тряпкой и веником по лестнице маленькая девочка Инга. Дом казался заброшенным, а может, я просто ощущала, что внутри никого нет, и давно уже не было. На мой стук никто не отозвался. Дверь оказалась незапертой, и теперь я нерешительно мялась, боясь сделать шаг и оказаться в пыльной полутьме, освещаемой лишь слабым светом из занавешенного окошка да моими детскими воспоминаниями.
Но вот уже мои ноги тихо ступают по ступеням деревянной лестницы… Я шла в кабинет. Именно там я могла надеяться увидеть хоть какие-то следы, знаки, что помогли бы мне узнать о судьбе любимого Учителя. Тяжелая резбленная дверь открылась с легким скрипом, и я оказалась в темноте.
Плотно закрытые ставни не пропускали свет с улицы, поэтому я долго, очень долго искала свечу, а когда затрепетал ее несмелый огонек, увидела кругом только пыль… пыль и запустение. Я ходила по дому с подсвечником в руке, разглядывала полированные поверхности мебели, пытаясь обнаружить следы на пыли, но поиски мои так и не увенчались успехом. Лишь несколько отпечатков больших кошачьих лап на чердаке, но старых, и я почти не обратила на них внимания.
С того дня, как исчез Учитель, школа начала меняться, причем меняться быстро и неумолимо. Директриса вызвала меня к себе и объявила, что теперь, когда нет Учителя, и некому больше платить за мое обучение, в школе я оставаться не могу. Наверное, Учитель не хотел, чтоб я узнала об оплате… Когда я ехала домой в подпрыгивающей на ухабах старой телеге, я думала о том, что должна была догадаться раньше, почему меня приняли в такую хорошую школу, не спрашивая родословной, не требуя денег. Теперь это было безразлично. Впереди ждала обыденная трудовая жизнь, тяжелые заработки и, как маленький лучик яркого света в тумане непрерывной суеты — подготовка к свадьбе сестры.
Но и это хорошее закончилось слишком быстро, причем не свадьбой, а расставанием — жених так и не дошел до алтаря, и вместо выходного костюма надел военную форму, отправившись на северную границу воевать за императора. Сестра не любила его, но Вилене было уже двадцать лет, и она очень хотела замуж. Мы плакали вместе с ней до того, как узнали, что жених не вернется, сложив голову на поле брани, а потом жизнь снова пошла своим чередом. Отец опять сменил работу, на этот раз удачно, и мы переехали дальше от города, в небольшой поселок, за которым темной стеной начинался лес.
И очень нескоро я узнала настоящую причину исчезновения Учителя. Его арестовали и казнили на центральной площади столицы. Именем императора.
* * *Сытная еда, горячий отвар и прогретый воздух сделали свое дело. Все еще по самый подбородок кутаясь в одеяло, он улегся на широкой лавке возле печи, и, чувствуя, приятную сонливость, закрыл глаза. Тепло, уютно, наконец-то… Все это было слишком похоже на сон, потому что за последние годы он совершенно отвык от обычной, человеческой жизни, и эта ночь казалась подарком судьбы, которая давно уже не проявляла подобной милости.
Аромат выпечки растворился в других, не менее приятных, но заметных далеко не сразу запахах жилого дома — пахла печь, пахли стены, дерево стола, лавка, одеяло. Пахли сушеные травы под потолком и подогретое молоко в кувшине, раскаленная глина и прогорающие дрова. Пахла сохнущая на веревке одежда и мокрый половичок у порога. С наслаждением вдохнув эту смесь ароматов, он бросил последний благодарный взгляд на хозяйку — молодую девушку с неприветливым лицом и темно-русыми волосами, собранными в пучок, улыбнулся сам себе и закрыл глаза.
Глубокий сон без сновидений был резко прерван внезапно нахлынувшим ощущением тревоги, заставившим открыть глаза.
Хозяйка стояла перед окном и, держа свечу в руке, поводила ею сначала вверх-вниз, потом по кругу. И снова: вверх-вниз, по кругу.
Он понаблюдал еще немного, потом тихо спросил:
— Для кого эти знаки?
Она вздрогнула и резко обернулась, едва не выронив свечу. Лицо испуганное, виноватое… Он вздохнул, отвел глаза. Еще некоторое время лежал неподвижно, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами, потом попытался встать, приподнимаясь на руках. Голова вдруг показалась невероятно тяжелой, перед глазами поплыло. Закрыв руками лицо, человек сидел так, пытаясь отогнать внезапную слабость, но ничего не вышло. Мелькнувшая вдруг догадка отдалась в груди болью и разочарованием.
— Опоила?
Она не ответила, но по глазам, побледневшим губам, решительно поджатым, ответ и так был ясен. Человек грустно улыбнулся. Ну, что ж, наверное, оно того стоило — поесть, согреться, почувствовать уют домашнего очага, пусть даже все это оказалось ловушкой, расставленной специально на него — голодного, измотанного постоянной игрой в прятки со всем миром. Когда-нибудь подобное должно было произойти. Чем сегодняшняя ночь хуже или лучше любой другой? Вот только… Обидно было сознавать, что с такой радостью шел в хитроумную мышеловку, с таким удовольствием пил ядовитый отвар, замаскированный пьянящим запахом черной смородины.