Врач открыл папку, сверху лежал лист бумаги, на который вчера записывали мои «украшения». Он его посмотрел, перевернул, почитал и с обратной стороны и, ничего не сказав, отложил в сторону.
— Что же, давайте знакомиться, — посмотрев на обложку истории болезни, он продолжил: — Петр Григорьевич. Меня зовут Адам Соломонович, я ваш врач.
По-русски он говорил чисто, хоть и с сильным польским акцентом. Судя по возрасту, учиться начал при проклятом царизме, а потом, наверное, уже доучивался в Польше. А вот от советской власти, значит, бежать не стал, остался при своей больнице.
— Приятно познакомиться, — отвечаю. — Хотя и предпочел бы знакомство при других обстоятельствах.
Доктор пустую беседу поддерживать не стал, сразу приступил к делу. Пошли вопросы про то, кто я, откуда, где учился-крестился-женился. Я от своего года рождения просто двадцать лет отнял, а остальное так и осталось. Да и не старался я в подробности вдаваться. Тут есть фокус, которому меня научили еще тогда. Как надоест разговор, говори, что устал. Доктор так и запишет.
Синяки на лице сами за себя говорят – били человека. Не отошел он еще.
Я так и сделал. Адам Соломонович не протестовал. Записал круглым, аккуратным, совсем не врачебным почерком, что подэкспертный разговор о биографии продолжить не смог, утомляем в беседе. Хоть и вверх ногами, а прочитать нетрудно. Я тебе, дорогой Адам, потом правду расскажу. Про Львов, и про Бабий Яр. Или не расскажу. Посмотрим на твое поведение.
За обедом вертел ситуацию и так и эдак. Придумать себе правдоподобную биографию можно. Но в НКВД ее легко проверят – я сорокалетний ну никак не впишусь в свои старые анкетные данные. Под психа закосить тоже не получится. Это только кажется, что симулировать легко. На самом деле прокалываются на мелочах. Симулянты демонстрируют взаимоисключающие симптомы, проговариваются подсадным уткам – у врачей есть и своя агентура в палатах, а главное очень трудно долго изображать психа день и ночь. Устаешь, теряешь концентрацию. На экспертизу, конечно, месяц дают, но кто же знает, может, у них тут отработан скоростной метод. А это значит, что Адам через недельку может передать меня обратно «дуболобам». Те ни в какую «машину времени Уэллса» не поверят – слишком приземленные товарищи, и будут выколачивать признание в работе на польскую разведку. Желательно с подробностями – явками и паролями.
А если все-таки попробовать «закосить»? Выдать Адаму будущее – как я рассказывал бойцам невидимого фронта. Все прям по датам. Выглядит это как последовательный бред, врач будет следить и ловить на противоречиях. А это время. 22-го начнется война и вот тут психиатрам станет резко не до меня. И тем более НКВД.
А, может, и поверит, кто ж его знает.
Решено. Так и буду действовать.
К атаке на психиатра я приступил с порога. Сегодняшний санитар, пожилой гуцул по имени Иванко, с таким кошмарным акцентом, что его и местные не особо понимали и время от времени переспрашивали, к безопасности доктора относился гораздо проще. Привел меня, дождался, пока я сяду, да и пошел по своим санитарским делам. Адама это не волновало тоже, видать, глаз уже набитый. Хотя от психбольных только и жди сюрпризов, что хочешь могут сотворить. Но я же не псих, так что только поговорим.
После ухода санитара я встал и дверь в кабинет плотно прикрыл.
— Что это вы делаете? — удивленно спросил Адам. — Откройте дверь и вернитесь на место!
— Наш разговор не для посторонних, — сказал я, садясь на колченогий стул. — Двадцать второго июня немцы нападут на СССР. Двадцать восьмого советские войска оставят город, а тридцатого здесь уже будут немцы. И мало никому не покажется.
Доктор тяжело вздохнул. Наверное, не я первый предсказываю будущее в этом кабинете.
— Таким образом вам диагноз шизофрения получить не получится, — устало сказал он. — Хотите, чтобы заключение экспертизы дополнилось замечанием о попытке симуляции? Так это нетрудно устроить.
— Двадцать второго, в четыре утра, — продолжил я, не слушая его, — точное время начала войны. Во Львове расстрелы евреев начнутся в первый же день как немцы войдут в город. А до этого, националисты займутся погромами. За июль будут расстреляны более десяти тысяч евреев. А еще немцы расстреляют полсотни профессоров университета. Вместе с семьями. А потом гетто и ношение желтых звезд. Знакомая история? По глазами вижу, что знакомая. В гетто сгонят почти сто тысяч человек, а после освобождения Львова в сорок четвертом из канализации выйдут всего человек триста.