Аттия вдруг поняла, что кусает ногти, и торопливо спрятала пальцы в рукава.
– Это Финн! Да, наверняка. Он пытается говорить со мной.
– И ты надеешься, что Перчатка тебе поможет? – тихо спросил Рикс.
– Не знаю! Может… если ты позволишь мне на нее взглянуть…
Аттия едва с повозки не слетела: так резко затормозил Рикс.
– НЕТ! Аттия, это опасно. Одно дело иллюзии, а в той Перчатке настоящая сила. Даже я не осмеливаюсь ее надевать.
– Неужели ни разу не захотелось?
– Может, и хотелось. Но я не идиот, хоть и не в себе.
– Но ведь ты надеваешь ее во время представлений.
– Правда? – Рикс ухмыльнулся.
– Умеешь ты из себя вывести, – процедила Аттия.
– Ага, это же дело всей моей жизни. Так, тебе пора высаживаться.
– Здесь? – Аттия огляделась по сторонам.
– До деревни часа два пути. Запомни: ты не знаешь нас, мы не знаем тебя. – Рикс вытащил из кармана три медяка и положил Аттии на ладонь. – Вот, дорогуша, купи себе поесть. Сегодня, когда занесу над тобой меч, не забывай дрожать сильнее. Изобрази смертельный страх!
– Тут и изображать нечего. – Аттия начала слезать с козел, но на полпути остановилась. – Почем мне знать, вдруг вы меня здесь бросите?
Рикс подстегнул вола и подмигнул ей:
– Дорогуша, ну откуда такие мысли?!
Аттия провожала караван взглядом. Бедняга-медведь скрючился в клетке на голубом ковре из перьев. Один из жонглеров помахал ей, но больше никто даже голову не поднял.
Труппа медленно укатила прочь.
Аттия повесила узелок с вещами на плечо и потопала, чтобы согреть озябшие ноги. Сначала она шла быстро, но тропа оказалась коварной – замерзший металл, лоснившийся от масла. По мере того как Аттия спускалась в низину, ледники по обеим сторонам тропы понемногу росли и вскоре стали выше человеческого роста. Пробираясь меж ними, в ледяной глубине Аттия видела пыль и замерзшие объекты. Дохлого пса с разверстой пастью. Жука. В одном месте круглые черные камешки и гравий. В другом – детский скелет, почти затерявшийся среди голубых пузырьков.
Сильно похолодало. При каждом выдохе изо рта вылетало облачко пара. Аттия прибавила шагу, ведь повозки уже скрылись из вида, и согреться она могла только быстрой ходьбой.
Спустившись до самого конца, Аттия оказалась у каменного моста, который изгибался надо рвом с водой. «Вода во рву давно замерзла», – подумала Аттия, скользя по колее. Она склонилась над перилами – на грязный, засыпанный мусором лед легла ее тень. Цепи, прикрепленные к волноломам, скрылись под ледяными надолбами. Черная опускная решетка оказалась очень старой. На концах отогнутых прутьев блестели сосульки, на самом верхнем сидела белоснежная птица с длинной шеей. Аттия подумала, что это резное украшение, но птица расправила крылья и, печально крикнув, взмыла к светло-серому небу.
Потом Аттия увидела Очи. Сразу два, по одному с каждой стороны металлических ворот. Маленькие, красные, они смотрели на нее сверху вниз. Замерзшими слезами с них свисали сосульки.
Дыхание сбилось. Нужно остановиться. Аттия схватилась за бок и посмотрела вверх:
– Я знаю, что ты за мной следишь! Это ты написал то письмо?
Тишину разбавлял лишь холодный шепот снега.
– Что значит – «Ты скоро увидишь звезды»? Ты же Тюрьма! Как ты посмотришь Наружу?
Очи напоминали застывшее пламя. Аттии почудилось или одно из них действительно подмигнуло?
Девушка стояла и ждала, пока не окоченела без движения. Тогда она пробралась через брешь в решетке и зашагала дальше.
Инкарцерон безжалостен – это знают все. Клодия объясняла, что по оригинальному плану его не должно было существовать, что в рамках большого эксперимента сапиенты хотели создать убежище, полное света и тепла. Аттия рассмеялась громко и с горечью. Если так, то эксперимент провалился. Тюрьма подчинялась только себе. Она изменяет свой ландшафт, расстреливает смутьянов лазерными лучами, она делает все, что пожелает. Поощряет кровавые конфликты Узников и смеется, наблюдая за их драками. Милосердие чуждо Тюрьме, а вырваться из нее удалось только Сапфику и Финну.
Аттия снова остановилась и подняла голову.
– Наверное, ты из-за этого злишься, – проговорила она. – Просто завидуешь, да?
Вместо ответа повалил снег – бесшумный, безостановочный. Аттия закинула узелок на плечо и устало побрела сквозь беззвучный белый холод, от которого немели пальцы, трескались губы, сохли щеки, а пар дыхания сгущался в облачко, которое не рассеивалось.
Плащ изношенный, на перчатках дыры. Проклиная Рикса, Аттия ковыляла по замерзшим рытвинам, спотыкаясь о куски проволочной сетки.