Раз – от удара о стену разлетелся ворох бумаг. Два – следом полетела чернильница, разбившаяся в черную текучую звезду.
– Не надо, сир, пожалуйста! – пролепетал гофмейстер.
Финн не обратил на него ни малейшего внимания. Три – он с грохотом опрокинул стол. Свитки раскатились по полу, печати сцепились между собой, ленты запутались. Мрачнее тучи, Финн двинулся к двери.
– Сир, еще как минимум шестнадцать…
– Плевать!
– Что-что, сир?
– Ты меня слышал. Сожги их. Съешь. Скорми голодным псам.
– Приглашения дожидаются вашей подписи, сир. И Нерушимый договор. И распоряжения о коронационном одеянии…
– Ну сколько раз повторять?! – обрушился Финн на тщедушного гофмейстера, копошившегося среди бумаг. – Никакой коронации не будет!
Не дав гофмейстеру прийти в себя, Финн распахнул двери. Караульные, вытянувшись по стойке смирно, пристроились было за ним, но Финн только выругался. Бегом! Бегом по обшитым панелями коридорам, по Большому залу, мимо покрытых гобеленами диванов и изящных стульев, за портьеры… Запыхавшимся караульным не догнать. Финн прыгнул на стол, скользнул по полированной крышке, ловко обогнул серебряные подсвечники, перескочил на широкий подоконник, шмыгнул за створки и был таков.
Запыхавшийся гофмейстер застонал от досады.
Никем не замеченный, он вошел в комнатушку, закрыл за собой дверь и устало сунул под мышку стопку измятых бумаг. Внимательно оглядевшись по сторонам, вытащил миником, который дала Она. Кнопку гофмейстер нажал с отвращением, ибо ему претило настолько нарушать Протокол. Впрочем, ослушаться он не посмел: в ярости Она ничуть не лучше принца.
Миником затрещал.
– Ну что еще?! – резко спросил девичий голос.
– Прошу прощения, леди Клодия. – Гофмейстер нервно сглотнул. – Но вы велели сообщать, если это случится снова. Так вот, это случилось только что.
Финн приземлился на четвереньки на гравий под окном, тут же вскочил и зашагал по траве. При виде его чинно прогуливающиеся придворные начинали суетиться. Дамы под эфемерными зонтиками торопливо делали реверансы, их кавалеры кланялись и снимали шляпы. Финн шел мимо, глядя прямо перед собой. Тщательно выровненными дорожками он брезговал и срезал по клумбам сложной формы, давя белые ракушки. Из-за изгороди вышел разгневанный садовник, но, узнав Финна, опустился на одно колено. Финн позволил себе ледяную улыбочку. Что же, принцам в этом раю полагаются льготы.
День выдался на славу. Перистые облака плыли высоко в небе, в чудесном голубом небе, к которому Финн никак не мог привыкнуть. Над вязами у озера мелькали галки. К озеру он и направлялся.
Синяя водная гладь притягивала его как магнит. Рывком Финн расстегнул жесткий ворот, который его заставляли носить. Пропади, пропади, пропади все пропадом – тесная одежда, заумный этикет, бесконечный Протокол! Внезапно он пустился бежать – мимо статуй, мимо классических вазонов с цветочными композициями, мимо копошащихся в траве гусей, которые с гоготом и шипением бросились врассыпную.
Теперь дышалось легче. Искры тупой боли за глазными яблоками постепенно гасли. В той невыносимо душной комнате с заваленным бумагами столом на Финна надвигался припадок. Он разрастался внутри, словно гнев.
Может, это и был гнев? Может, стоило дать ему волю; может, стоило с упоением уступить тому, что поджидало его, словно яма на дороге? Ведь после видения, каким бы мучительным оно ни было, он заснет крепко и спокойно. И ему не будут сниться ни Инкарцерон, ни побратим Кейро, брошенный там.
Легкий ветерок всколыхнул озерную гладь. Финн покачал головой, взбешенный идеально подобранной температурой и царящим вокруг спокойствием. У пристани покачивались лодки в окружении плоских листьев кувшинок, над ними роилась мошкара.
Насколько реален этот рай, Финн не представлял. В Тюрьме, по крайней мере, таких вопросов не возникало.
Финн сел на траву. Он устал и злился на себя. Гофмейстер хотел как лучше, так что швыряться чернильницей было глупо.
Финн лег на живот и накрыл голову руками: пусть ласковое солнце успокаивает. Оно такое горячее, такое яркое… Оно уже не ослепляет, как в первые дни Снаружи, когда глаза слезились так, что приходилось носить темные очки. Лишь через несколько недель бледная кожа Финна обветрилась. Каждый из тех дней ему выводили вшей, мыли, скребли, пичкали бесконечными лекарствами по настоянию Джареда. Несколько недель Клодия терпеливо учила его правильно одеваться и разговаривать, пользоваться столовыми приборами, разбираться в титулах и кланяться. Не кричать, не плеваться, не сквернословить, не драться.