И потому Алкей решил срочно исправляться.
Определенно, подобный жест — встать ни свет ни заря и без завтрака погрузиться в коляску! — Алкей мог сделать только для самой любимой женщины, чтобы лишний раз прочесть на ее лице благодарную улыбку и найти новый, благоприятный повод для беседы.
Сапфо вызвала служанку и распорядилась, чтобы стол сегодня накрыли для праздничного завтрака: таких знаменитых гостей, как философ Эпифокл, следовало хорошо встретить.
— Да, Диодора, вот еще что, — сказала Сапфо как бы между прочим. — Пока я буду заниматься с гостями, к моей беседке должен подойти молодой человек, Фаон.
— Какой Фаон? А, приемыш нашей бывшей молочницы Алфидии, который до сих пор мечтает пасти своих коз, хотя их по дешевке прикупил проныра-колбасник Кипсел?
— Да, он. Приведи его к нашему столу. Возможно, перед нами сегодня будет выступать сам Эпифокл.
— Зачем еще? Ведь он же простой пастух и больше никто? Кто выступать? Этот пьяный старикашка?.. — начала было словоохотливая служанка, но, встретив строгий взгляд Сапфо, замолчала на полуслове и быстро закивала. — Хорошо, моя госпожа, так я и поступлю.
— Даже если юноша будет отказываться и из скромности говорить, что уже сыт, то ты все равно должна пригласить его к столу, чтобы он хотя бы просто посидел с нами… — проговорила Сапфо, уже отвернувшись.
— Но… но… — с любопытством заглянула ей в лицо Диодора. — С каких это пор, моя госпожа…
— Мальчик, сын нашей общей покойной подруги Тимады, совсем скоро покинет наш город и даже страну и поедет учиться в Афины, — пояснила Сапфо строго. — Пусть у него останется о родных местах, и обо всех нас, самая добрая память. А наиболее теплые чувства чаще всего рождаются именно за столом и с чашей вина в руке. Разве я говорю что-то не так?
Но умное, приятное застолье, задуманное Сапфо и Алкеем, почему-то с самого начала никак не хотело как следует налаживаться.
Философ Эпифокл за завтраком был сильно не в духе — видимо, у него с утра раскалывалась голова после вчерашней чересчур бурной пирушки или беспокоили какие-то другие мысли, которые он предпочитал держать при себе.
Скупо поприветствовав Сапфо, Эпифокл всем своим видом словно молчаливо выражал сильное неудовольствие, если не протест Алкею по поводу незнакомого места, куда его насильно завезли, и новых людей, и даже пробурчал один раз вслух, что ему «и все старые как следует надоели».
Затем Эпифокл отверг все предлагаемые слугами кушания и попросил для себя только тарелку простой поленты из ячменя на воде.
И при этом пояснил, что в его возрасте давно пора есть одну только кашу, а все прочее организм сразу же начинает отвергать вместе с желчью.
«Сразу через все дырки», — с глубокомысленным видом уточнил философ, не слишком-то заботясь, как его речи скажутся на аппетите остальных.
— Что-то я этого не заметил, наверное, это просто очередная твоя теория, — засмеялся Алкей, который, напротив, несмотря ни на что находился в веселом состоянии духа и по возможности старался по ходу дела поправлять не слишком приятное впечатление, производимое его гостем. — Я отлично помню, что не далее как вчера вечером организм Эпифокла в большом количестве употреблял жареных на вертеле куропаток и запивал их столетним фалерном. И, по-моему, чувствовал себя при этом просто превосходно.
— Хм, то что вчера — не сегодня, — коротко ответил Эпифокл. — Зато сегодня — совсем не то, что вчера. Это никак между собой не связывается.
У философа была забавная привычка постоянно глубокомысленно хмыкать во время своих высказываний, даже когда он произносил самую незначительную фразу, и оттого сразу же все бросались отыскивать глубоко скрытый в ней смысл.
Вот и сейчас Алкей тут же хлопнул в ладоши в знак того, что слова, сказанные Эпифоклом, показались ему на редкость мудрыми.
За столом, помимо гостей и самой Сапфо, было еще несколько женщин, которые пожелали разделить утреннюю трапезу с заезжей знаменитостью.
Древняя поговорка гласит, что «застольников должно быть не меньше числа Харит и не больше числа Муз» — то есть не меньше троих, но не больше девяти человек.
Примерно такое количество сегодня за столом и собралось.
Дидамия от волнения почти что ничего не пила и не ела, только смотрела на философа во все глаза, которые Филистина называла «волоокими», как-то связывая внешние особенности подруги с ее поистине нечеловеческой работоспособностью и выносливостью на ниве получения новых знаний.