Отец был озадачен.
— Как же так? Почему же об этом поп молчит и в книжках не пишут?
— Потому что поп не все знает: не дочитал, наверно! Жили-были мужик с бабой. И родилось у них и выросло двадцать сыновей и дочерей. Отец-то был тихим, работящим, совестливым и даже муху не обижал, но зато наследники и наследницы удались беспутными и разбойными: воровали, грабили, убивали, пьянствовали. Родитель-батюшка много раз их совестил, бранил — на добрый путь наставлял, а им добрые слова были как трын-трава: послушают, похихикают и пуще прежнего озорничают и разбойничают!
Вот однажды отец шибко захворал, почуял смерть и, как все добрые родители, захотел с детьми проститься. Старуха стала сынов и дочерей к отцу звать, а они в один голос и закричали: «Не тревожь нас, матушка, мы пьем вино медовое, собираемся на дело бедовое, а отец-батюшка своими укорами-уговорами пуще горькой редьки нам надоел!»
И на умирающего отца даже вполглаза не глянули!
Тогда он супруге сказал: «Мы с тобой родили детей человеческих, а они выросли зверями. И пусть теперь станут хвостатыми! Пусть забудут дом, в котором родились, выросли, спасались от зимней стужи. Пусть забудут одежду, которую ты им шила. Пусть забудут огонь, который их согревал и на котором ты им варила пищу. Пусть и о человеческой любви забудут!»
Проговорил он так и умер.
Супруга такого горя не перенесла и тоже в одночасье скончалась.
Их похоронили чужие люди, а дети убежали в лес, обросли шерстью, отрастили себе хвосты и стали обезьянами...
Отец изумленно протянул:
— Ну и ну! Ты на выдумки горазда, но такую присказульку я от тебя слышу впервые...
* * *
Вся та зима была жестокой, и старики поговаривали:
— Давненько такого холода не бывало!
— Беда! И мороз-то ныне какой-то вострый и колючий: словно иглы под кожу лезут!
— Да, мороз в кровь забирается...
— Ничего, скоро середина великого поста! Как только он на две части переломится, так и зима станет мягче.
Я не знал, как пост ломается, и спросил об этом мать. Она ответила:
— Видел, как сухарь разламывается? Вот и пост с таким треском на две половины ломается.
— А когда?
— В самую полночь. Везде тихо-тихо, даже звездочки спят, и вдруг будто гром ударит или, к примеру, бревно с треском переломится. Если хочешь услышать, как пост ломается, то в ту ночь глаз не смыкай!
И вот наступила она, переломная ночь. Лег я в постель и решил: «Все равно не буду спать!» Долго лежал с открытыми глазами и ждал, но уснул и проснулся только с рассветом. Вскочил и с досадой спросил:
— Мам, пост уже переломился?
— А как же! Не будет же тебя ждать... На две половинки развалился. Первую половину мы прожили, а теперь будем и вторую доживать.
— А когда пост ломался, то шибко трещало?
— Я думала, что наша изба разваливается. Открыла глаза, глянула с печи-то и вижу: изба цела-целехонька! Теперь, Мишка, зимушка-зима станет к нам добрее...
— А снег долго еще пролежит?
— Об этом грачи скажут! Подождем, когда они прилетят и...
— Так грачи по-человечьи не говорят!
— И не надо! Если прилетят да сразу на свои старые гнезда сядут, то снег будет таять не по дням, а по часам, и первого апреля с гop вода покатится!
И я стал ждать прилета грачей. Однажды рано утром они в наше село и пожаловали да старые гнезда и заняли. Сидели в них, отдыхали с дальнего пути и громко кричали: кра! кра! кра! А мне казалось, что они радуются: «Мы дома! Мы дома! Мы дома! У-р-р-а!»
И ведь правду мать сказала: снег стал таять очень быстро! Мужики заговорили о весеннем севе:
— Весна дыхнула! Яровое поле снится-видится...
— Да теперь со дня на день жди жаворонков!
— Появятся в поле проталинки — прилетят и жаворонки!
Но вот и они прилетели. Мать в тот день испекла из пресного теста жаворонков. Я взял одного и побежал в школу. Надеялся удивить товарищей, а они сами такое же печенье принесли. Тогда мы стали петь всем классом:
Жаворонки —
Наши пташечки,
Мелки деточки,
Прилетите к нам,
Принесите нам
Весну красную,
Лето теплое,
Осень хлебную!..
Весна принесла мужикам сухоту-заботушку. Пришлось осматривать оральные хомуты: крепки ли гужи и супони, не попрели ли шлеи-самоделки. Мужики чинили телеги и рыдваны, сохи и бороны. Потом стали выходить за гумна и подолгу посматривали на родные поля, овраги, лощины и перелески. Приседали, щепотьями брали землю и с шумом ее нюхали: