Эти уроки-сказки мы слушали, затаив дыхание. Отец Алексей рассказывал нам их до самой весны.
* * *
Как-то вечером отец ушел к соседям побалясничать, а мы с матерью остались дома и занялись каждый своим делом: она бельишко штопала, а я готовил уроки. Вдруг мать показала мне на лавку:
— Сядь-ка, наследничек наш единственный, рядом с матерью, да потолкуем сурьезно!
Я сразу понял: что-то случилось и придется слушать! Пересел и спросил:
— Ты, мам, что?
— У нашего отца есть родной братец. Зовут его Павлом. Нынче письмо прислал. Подумать только: пятнадцать лет не было о нем ни слуху, ни духу, а теперь письмо прилетело!
О брате отца я ничего не знал и спросил:
— Павел сейчас где?
— До войны жил в Питере, на фабрике работал, а теперь там, где все мужики, — на фронте.
— Так почему же дядя нам писем не присылал? Сердился на тятьку?
— Кто его знает! И сердиться бы не за что. Когда из дома уезжал, то твой отец пачпорт Павлу выхлопотал, на дорогу денег раздобыл и по-братски наказ дал: если, мол, в Питере будет жить невмоготу, поворачивай оглобли — и домой! Здесь как-нибудь будем перебиваться. С тем Павел тогда и уехал. Мы стали от него весточки ждать и пятнадцать лет ждали! Ладно, молчал, да хоть бы денег прислал: ведь отец их занял у деда Герасима Кладова и лет восемь этот долг отрабатывал — словно батрак спину гнул!.. Так вот я тебе и толкую: Павел будто в воду канул, и я уже не знала, как его в церкви-то поминать, то ли за здравие, то ли за упокой. А теперь в письме-то словно медом губы мажет: «Дорогой братец Иван Ильич!». Дорогим стал. Сулится на десять дней домой приехать...
Я не поверил:
— Ты, мам, что? С фронта только калеки приезжают!
— Я знаю. Кого не отпускают, а Павла отпустят. Он три креста заслужил. Его федхебелем сделали, а уж высокий это чин или низкий, не знаю. Пишет, что третий-то крест ему на грудь сам генерал повесил и посулил отпуск. Вот ежели приедет да скажет: «Подай и выложь, брат Иван, мою половину имущества!» И отдашь! Был бы живым дед Илья, тот бы Павлу копейки не дал, а твой отец так не может — закону нет. Придет староста с понятыми и все до иголочки у нас опишет, на две равные доли разложит и скажет: мечите, мол, братья, жребий, кому в старом гнезде оставаться, а кому из него вылетать! Эх, Мишка, не дай, господи, если твоему отцу вылететь придется: беда настанет! Кем мы будем? Как наши родичи Тарас с Тарасихой станем по селам бродить, подаяния выпрашивать и милостыньки вприкуску со слезами есть?
— А дядя что?
— Он свою долю продаст да опять из дому упорхнет. Нам полный разор, и Павлу-то малый доход!
— Мам, да у нас и делить-то нечего!
— Да, мало чего есть, но староста все равно дележку устроит!.. Ты возьми-ка тетрадку, сядь к столу, а я тебе про наше именье все обскажу! Перво-наперво пиши нашу избу: деревянная, в три окна, рамы одинарные. Три нижних венца бревен сгнили — надо новые подводить. Пол тоже гнилой. Есть два чугуна, ухват, кочерга, сковородник со сковородой. Две иконы: Иисус Христос и преподобный Серафим Саровский...
— Мам, ты забыла! Икон-то у нас три! Вон еще Божья мать. И чугунов три...
— Ты, Мишка, Божью мать не упоминай: она не обчая, а моя! Ею меня родители к венцу благословляли. Умру, а Божью мать никому не отдам!.. Теперь пиши про лохань, деревянную кровать, две лавки из березовых протесин, стол и полати о трех досках...
— Не о трех, а о семи!
— Как толкую тебе, так и пиши! Четыре доски и еще третий чугун я к сестре Ниське Захватовой отнесу, чтобы ни дядя, ни староста с понятыми не видели.
— Да ты, мам, что задумала? Все время толкуешь, что бог за обман карает, а сама хочешь старосту и дядю Павла обмануть! Так ведь стыдно и грешно будет.
— Не стыди и богом не пугай! Он видит, как мы бедно живем, и простит. Пусть твой дядя Павел стыдится: он собирается у нищих суму отнимать... А ну-ка, пиши еще! Одно ведро жестяное, но на боку небольшой свищ, а другое — деревянное, крепкое. Ковшик жестяной один. Есть еще солоница, но она так плоха, что Павел ее, наверно, выкинет!
— А чашки и ложки?
Мать удивилась:
— Неужто и это станут делить? Тогда так: чашка большая, семейная, деревянная...
— А кандейка?
— Не записывай! Тебе ее крестная подарила... Ножей у нас два. Ложек деревянных — четыре.
— Не четыре, а три!
— Пиши четыре! Павлова ложка уже пятнадцать лет на полке лежит — своего хозяина выжидает. Пусть он спасибо скажет за то, что я ложку сберегла!.. Ну, кажись, все? Одежа только на нас — тут делить нечего. Запиши, пожалуй, дровяной топор...
— А бондарный инструмент?
Мать замахала руками: