Отец нетерпеливо спросил:
— Ваше благородие, я все-таки не пойму: вы меня сторожем, что ли, в поместье сватаете? Мужиков и баб ловить и сюда, в контору, приводить?
Управляющий даже ногой притопнул:
— Да, приводить! А кто станет упрямиться, вместе с урядником тащить ко мне на расправу! Будешь конным объездчиком, и от тебя никто не ускользнет! Соглашайся, Суетнов, и сегодня или завтра с утра становись на должность!
Отец тяжело задышал. Я подумал, что он упадет, и обхватил его ноги:
— Тятенька, пойдем на улицу! Пойдем, а то упадешь и разобьешься!
Угрюмо глянув на управляющего, отец кивнул:
— Благодарствую, ваше благородие, за добрые слова, но служить не могу: хворый я, сил нет! Видишь, как плечи-то мне перекосило? Не столько работаю, сколько лежу и на супругу с сыном тоску навожу. Вот и сюда без сына идти не решился: в дороге помощник нужен...
Управляющий задергал острыми плечами:
— Как так? А староста тебя расхваливал, рекомендовал...
— Староста — здоровый мужик, а здоровый хворого не понимает!
Сильно согнувшись и поджимая рукой бок, отец медленно выбрался из конторы. На улице нас снова обдал соблазнительный запах мясных щей и оглушил неистовый лай собаки. Отец сквозь зубы процедил:
— Вот, сынок, не вышло из мужика Ивана богатого пана! Отказался я от мясных щей и жареного лука, от хорошей одежды и от денег. Не поедешь и ты в город учиться: у тебя такая же, как и у меня, судьба!..
Пока была видна усадьба помещицы, отец молчал и не оглядывался на нее, а потом, за холмом, распрямился и погрозил кулаком:
— У-у, звери! Хотели меня купить за жирные щи? Нет, ваши благородия, на Иване холщевая рубаха запылилась, но совесть чистехонька, как первый снег!
Мы пошли быстрее и скоро очутились у глубокого оврага. Нам наперерез из него вышли три мужика с топорами. У меня сердце екнуло.
— Тять, это разбойники? У нас же нечего отнимать!
— Наши, майданские, мужики, но зачем они тут?
Трое подошли к нам.
— Откуда, Иван Ильич, путь держишь?
— Из барской усадьбы топаю.
— Почто туда наведывался?
— Староста посылал. Управляющий хотел меня конным объездчиком поставить, чтобы я мужиков и баб на помещичьем поле и в лесу ловил и в контору на расправу тащил...
— Вон зачем тебя звали! Согласился?
— Отказался. У меня же совесть-то телята не сжевали!
Мужики переглянулись и молча закурили. Потом один сказал:
— Благодарствуем, Иван Ильич! Спас ты нас от великого греха.
— Я? От какого такого греха?
— Думали, что ты помещице продался, и хотели тебя в этом овраге похоронить. Ну а ежели ты чист и непорочен, то забудь, что нас видел! Иди, Иван Ильич, с богом!
Мы пошли и боялись оглянуться. У меня с перепуга ноги еле двигались, да и отец свои чуть-чуть волочил...
* * *
Отец рассказал матери о трех мужиках из оврага. Она слушала и ахала:
— Ах ты, господи, все беды на нас! Гляди, Иван, а ты, видно, со страху поседел! На висках и в бороде белые волосы.
— Седина не беда, была бы силушка в жилушках, а ее у меня маловато!.. Анна, шли мы полем, и я видел: рожь поспела, и яровина дозревает. Теперь только успевай поворачивайся. Эх, проклятая водянка! Когда она меня перестанет ломать и калечить?
Хоть отец и был очень слаб, но мы всей семьей в поле выехали. И все село тоже выехало. Осталось десятка два стариков, священник с попадьей, дьякон, попова собака, кошки-гулены да куры...
Как только мы приехали к своей полосе, так сразу же и начали жать. Тут на свой загон подъехали и Тиманковы. Дед Михайла поздоровался:
— Вот и мы тут! Эх, мне бы прежнюю силу!
Отец отозвался:
— Да, была у тебя и у меня сила, когда нас мамка на руках носила!
Наталья постелила на землю несколько пеленок и посадила на них сына:
— Сиди, парень, не капризничай: мне забавлять тебя некогда!
Мишка увидел меня и затянул:
— Тя-тя-тя-тя...
Наталья строго прикрикнула:
— Помалкивай, теперь дяде Мише не до тебя! Играй один.
И он будто понял это: стал молча ползать по подстилке.
Дед Михайла и Авдотья взялись за серпы, начали жать и тут же похватались за поясницы:
— Ой, матушка-богородица, хребтины-то словно каленым железом прожигает!
Мой отец тоже еле на ногах держался, и мать торопливо бросила:
— Полежи, Иван! Станет легче — нам поможешь.
И отец покорно лег рядом с Натальиным сыном: