— Дали все, — сказал он. — И расписались. Только я не расписался. Это же глупо, мы вносим деньги, зачем же еще и расписываться… Они не понимают, что это глупо…
— Не имеет значения! — засуетился Казаков. — Молодец! Может, выпьешь?
— Я не пью, — сказал филолог и вышел.
Изяев ввел за руку низкорослого киргиза.
— Вот, товарищ лейтенант! Только этот герой не дал, говорит, нету. Врет, сука, я думаю.
Щупленький киргиз смотрел в пол.
— Ну раз нет, так нет! — осуждающе покачал головой Казаков. — Ты ему растолкуй, так положено в армии…
— И фамилию запиши! — сказал Вольнов. — Даром ему его жадность не пройдет. Как я, блядь, ненавижу крохоборство!
Лейтенанты поцокали языками, дело дрянь, начинать вотскую службу с порчи дружеских отношений, это никуда не годится, ох, тяжело ему будет…
Изяев увел киргиза, а через минуту принес недостающую трешку. Брать было неловко, но и отказываться глупо, не возвращать же.
— Вот непручая жизнь! — юродиво жаловался Горченко, выпив залпом стакан. — Проводница-то у меня скоро умрет от старости! Клянусь вам, она еще Ленина видела! А Гранину повезло! Девка у него при ноге, грудь — как моя голова! Он уже, паскуда, заперся с ней!
— У меня ничего, сойдет, чтоб сперму согнать. Только ей надо морду полотенцем завязать! — сказал Вольнов. — И ноги кривые — собака пробежит!
— Ноги не считаются, они отбрасываются! — засмеялся Батов. — Тут они такие блядовитые, настоящие штурмовики, аж страшно!
— Вам хорошо, хоть есть с кем перепихнуться при случае! А мне волком вой, самообслуживанием занимайся! — поплакался Казаков.
— Жаль, что у тебя здесь ванны нет, — на полном серьезе сказал Вольнов. — Ты садишься в нее, напускаешь воды и ловишь муху. Обрываешь крылышки, выставляешь из воды болт, чтоб только головка торчала, и пускаешь муху. Она, падлюка, бегает по нему, щекочет, а ты кейфуешь.
Все кисло похмыкали и выпили.
— Вот вы где, долбаные в сраку, попрятались! Я весь эшелон обегал, ищу вас! — потрясая бутылкой коньяка, ввалился Сидоров, оборвал одеяло-занавеску.
Не слушая незлобивые обвинения в предательстве, разлил всем коньяк и перешел к делу.
— Пока вы не пьяные, как дикие кабаны, давайте-ка, родные мои, кто сколько может! Вы тут разговелись, денежки собрали, а мы в штабе соси хер у пьяной обезьяны? У нас нет личного состава, так что поделитесь! Мне Залесский намекнул.
— А балалайку он не хочет? — возмутился Казаков. — Ограбили, пиздюлины, мой вагон, а теперь еще подать требуют! Ни копейки не дам этим штопанным гондонам!
На удивление никто не поддержал взрыв законного негодования.
— Такой порядок, никуда не денешься! — рассудительно сказал Вольнов, доставая деньги. — Штопанки не штопанки, а заплатить придется!
Все внесли по тридцать рублей, допили что осталось и решили лечь спать пораньше, умаялись, день был сумасшедший.
Проводив гостей, Казаков позвал сержантов и дал им тоже по тридцатке, на дорожные расходы.
Потом отозвал Изяева, татарина, поэтому считавшегося честным, и попросил его сохранить до Ледяной сто рублей.
— Все равно по пьянке их у меня украдут. А приедем домой, — будет за что выпить.
Сержант серьезно кивнул.
Казаков закрылся в туалете, разделил оставшиеся деньги на три части. Одну пачечку он засунул в сапог, вторую в прореху под погоном на кителе, а третью положил в маленький брючный карман, пистон, чтоб были под рукой.
Лицедеи
Воинский эшелон всем страшно надоел, путался под ногами.
Отрезки пути между нечастыми казахстанскими станциями он проскакивал во всю прыть, залихватски ухая, а на станциях железнодорожники с облегчением запихивали его на запасные пути и, похоже, забывали об этом.
Дежурные с термосами бежали в голову поезда, к теплушке-кухне, волокли еду.
На завтрак гречку или перловку с тушенкой, на ужин макароны, тоже с тушенкой. Говяжье мясо было жесткое, противное, распадающееся на крупные волокна. Взяли только говядину, зная об отвращении мусульман к свинине. Вечером грели воду, киргизы жадно пили жидкий чай, некоторые захватили с собой зеленый, плиточный, пахнущий странно, но вкусный при запивании водки.
Жара заметно уменьшилась, новобранцы целыми днями лежали на полках, иногда садились по-турецки. Вели себя тихо, неслышно переговаривались, тоскливо смотрели в окна. Вечерами, подвыпив, русские подвывали модные песенки, киргизы покуривали анашу. Запашок тянуло сквознячком по коридору, при приближении офицеров папироски быстро гасились, но потом курцы пообвыкли, даже угощали желающих. Дурманящая травка слабо действовала на постоянно пьяных командиров, затянувшись несколько раз, они с опаской возвращали драгоценный окурок, но курению не препятствовали, что здесь страшного, если в меру, пусть побалуются салажата, быстрее выкурят свои запасы, такой роскоши они два года не увидят, добродушно закрывали глаза лейтенанты.