Казаков с облегчением рассмеялся.
— Как она в него лезет! Такое, несчастье, худое, а глушит ведрами! Я тебе другое расскажу, каким только это чудом мы в этой поездочке с ума не посходили! Давай сначала выпьем…
Кровавый понос
Пекло начиналось в девять часов.
За полчаса казарменные бараки теряли в густом зное четкие формы, адская духота выталкивала людей наружу, лучи солнца, взболтанные пыльным ветром, обжигали лицо и руки, раскаляли утюги сапог, валили с ног тепловыми ударами.
Прошлогодняя жара вспоминалась как милая шутка, как любезность деликатной природы, не пожелавшей тогда сразу огорошить новичков.
Даже благоразумному лесу не удавалось смягчить варварский напор солнца. Кроны деревьев старались не пропускать безумных лучей, но солнце отыгрывалось, не давая улетучиться стесняющим дыхание испарениям.
Опрятно одетые в солдатское, салаги маршировали по центральной аллее и по плацу. В хвосте восьмой роты ковылял бывший подопечный Балу — киргиз с ногами разной длины. Командир роты Коля Жмур уже не раз причитал в штабе, присылают, мол, калек, но что делать с хромоногим, пока не решили и отправили с ротой на плац.
Ну, а нависшее над полком необъяснимое проклятие скорчило очередную мрачную шуточку.
Началась дизентерия.
Когда четыре киргиза пришли с жалобами на боли, начальник медчасти майор Елин, чтоб отбить охоту сачковать, угостил их рюмкой касторки, по-отечески погрозил пальцем и дружески подтолкнул, указывая дорогу к казармам. Скептически поциркал, ну и солдатиков Бог послал, не успели приехать, как начинают отлынивать, да еще по дурости своей не могли придумать ничего похитрее, чем больной животик.
Проклятие хихикнуло и потерло руки.
Командир первой роты лейтенант Сырец, найдя в углу умывальной комнаты загаженные кровавым поносом трусы, присел от ужаса.
Он сразу вспомнил нескольких своих салаг, ходящих согнувшись, держась за живот, следы рвоты за казармой, посеревшие смуглые лица молчаливых чучмеков, черт-те откуда исходящую непонятную вонь.
Лейтенант бросился в штаб.
Через пятнадцать минут подполковник Терехов стоял перед построенной ротой.
— У кого болит живот, — пять шагов вперед!
Понявшие приказ зашептали соседям, человек двадцать вразнобой вышли из строя, подполковник обернулся к вбежавшему майору-медику:
— К вам, оказывается, уже обращались с жалобами! Почему ставить диагноз должны строевые офицеры? Ну, если это дизентерия…
И командир полка дико закричал:
— Весь медперсонал на казарменное положение! Проверить весь полк! Установить карантин! Я вас, дураков стоеросовых, заставлю бегать с горшком за каждым солдатом!
Медик что-то пикнул в ответ.
— Да мне плевать на ваши обиды! Вы полк угробите! Что вы прикидываетесь младенцем? Делайте, что нужно! — так озверело кричащего Терехова еще никто никогда не видел. — Пошли в другие казармы!
Сырец увел роту в медчасть.
Ударившиеся в панику старики принесли ведро хлорки и густо, как в туалете, притрусили ею пол в казарме. Посовещавшись, посыпали и постели салаг…
Тщательно пересчитанные роты и батареи стояли в казармах и ждали своей очереди.
При входе майора Елина и двух лейтенантов-медиков солдаты снимали трусы, выворачивали наизнанку и протягивали офицерам. На черном сатине следы крови было трудно заметить, но все-таки у двух десятков их обнаружили.
Заболевших, почти исключительно киргизов, отводили в медчасть.
Болезнь не огорчала азиатов, они даже как-то обрадованно гутарили на своем непонятном языке, поспешно вбегали по ступенькам, видимо, довольные предстоящей спокойной больничной жизнью…
К третьему дню в полку заболел семьдесят один человек.
Терехов и Елин уехали в штаб дивизии — сомнений не оставалось, дизентерия не собиралась шутить шутки…
Возле столовых дымили ряды походных кухонь — в громадных котлах беспрерывно кипятили воду. Щедро сыпали в кипяток горчичный порошок, опускали большие, сваренные из прутьев корзины, наполненные грязной посудой — мисками, кружками, ложками.
Подходившие строем солдаты мыли до локтей руки в едко воняющем растворе хлорной извести, каждый получал ложку и миску и чуть ли не на цыпочках входили в столовый зал.