Те бледнеют и с разинутыми ртами падают на колени.
Ха! – вы явно побледнели, киски вы мои, и рты у вас так смешно разинуты – я испытываю наслаждение и боль одновременно, – для некоторых индивидуумов это самый желанный коктейль из чувств, в котором безнадежность существования и его неповторимая волшебность воспринимаются острее всего.
Охранник впихивает 2-го подмастерья, который тоже опускается на колени.
Что-то революции не спешат грянуть – у них есть время, у этих безликих животных…
Саэтан (стоя на коленях). Э-э-э… (Бормочет что-то невнятное – и сам не знает что плетет, а другим может показаться, что это какие-нибудь мудрейшие откровения.)
1-й подмастерье (побелевшими губами). У меня губы побелели от низкого страха. По-жиз-нен-но! (Первые слоги он выговаривает четко, последний поет.)
Саэтан (чудовищным усилием поднимаясь с колен). А ведь я совершенно нечеловеческим усилием себя сдерживаю. Я знаю, что доживу. У меня есть интуиция и чувство ритма; «темпо ди пемпо», как кто-то когда-то выразился: трамба – лямба – ламца – дрица – тумба – лумба. Я знаю, как летит время, и знаю, что если раньше национализм воспринимался как нечто священное, особенно у угнетенных и подавленных народов, то сегодня национализм – это катастрофа, я буду это утверждать, если даже вы мне влепите пожизненный срок и будете разнообразить мое тюремное заключение ежедневным мордобоем, как только я вздумаю произнести эти слова.
Скурви. Как это?
Саэтан. Он еще спрашивает, пупок развязанный, – это уже псевдоидея, крторая используется как средство для концентрации свинств международного капитала.
Скурви. Довольно этих унылых проклятий, а прежде всего этой примитивной идеологии, а то прикажу набить морду.
2-й подмастерье (обращаясь к Саэтану). Помолчите – вы, старички, можете себе позволить все что угодно, смелость у вас безграничная. А вот мы, молодежь, – нам бы гроши да харчи хороши. Мне баб хочется – и вчера хотелось, и сегодня хочется! (Глухо воет.)
Скурви (официально). Еще раз кто-нибудь про баб вспомнит – пойдет в карцер как миленький. Тюрьма – это святое место, где отбывается заслуженное наказание, и недопустимо осквернять его грязными словами, господа осужденные!
Саэтан. Возвращаясь к вышесказанному: национализм не в силах создать новую культуру – он уже доигрался, выдохся. Но несмотря на это, насаждать в каждой стране специфический вариант антинационализма означает государственную измену – повторяю, несмотря на то, что национализм является причиной многих войн, создания таможенных барьеров и международных военных концернов, нищеты, безработицы и кризисов. И висит этот призрак на позор всему человечеству, а я этому несчастному, недостойному, глупому и самоубийственному человечеству заявляю: призрак национализма охватит всех!
Скурви. Я, знаете, сам когда-то…
Саэтан. Когда-то! Все вы – «когда-то», а важно, что сейчас: важно, чтобы заседала не лига, занимающаяся рассмотрением всяческих формальных вопросов оных националистических государств, что, исходя из самих предпосылок существования капиталистического строя, является, извините, невозможным, а чтобы была создана лига по борьбе с национальным эгоизмом, причем борьбу надо начинать с верхов, с этих самых элитарных светлых голов. Но правда такова, что если кто что имеет, то сам, добровольно, он уже этого не отдаст – у него это нужно вырывать с мясом, с потрохами. Готовые к этому отдельные личности встречаются в природе так же редко, как радий, а что уж говорить о группах людей, а тем более о классах. Класс есть класс, и он будет существовать до тех пор, пока не будет уничтожен последний клоп, принадлежащий к данному классу, – ха!
Скурви (с непередаваемой горечью). Саэтан, Саэтан!
Саэтан. Язык никто никому изо рта не вырывает – поделенные естественным образом на регионы искусственно сложившиеся нации ничего такого выжать из себя уже не в состоянии, они загнивают, эх! С верхов начинать! – вы меня понимаете, господин Скурви, и тогда никакой государственной измены не было бы, а родилась бы прекрасная гуманистическая идея и даны бы были ответы на вопросы – кому, где и что; разве не так, позвольте спросить?
Скурви. У вас, Саэтан, голова на плечах имеется, в этом вам никто не откажет. Весь мир управлялся бы тогда одной, единой властью, и всеобщее естественное благосостояние определялось бы справедливым распределением материальных ценностей, о войнах же и речи не могло бы быть…
Саэтан (протягивая к нему руки – он впервые обращается прямо к прокурору Скурви, до сих пор он говорил, повернув лицо к этой чертовой публике). Почему же вы сами не начнете? Неужели вы думаете, что необходимо начать революцию только снизу, в то время как она могла бы произойти без всяких компромиссов сверху? Каждый остается на своем месте. Кто не хочет работать при новом строе – пуля в лоб, а у тех, кто оказывает сопротивление, оружие из рук выбивается тем, что они лишаются своих подчиненных. Что представляет собой командир батальона без батальона? – кукла в мундире, и все.
Скурви (в задумчивости). Гм, гм…
Саэтан. Один декрет, второй, третий – и шлюс! Так почему же, я спрашиваю еще раз, вы сами не начнете? Вы обладаете властью, которая в ваших руках превращается в разлагающееся дерьмо, сукины вы дети, а могла бы стать пучком творческих молний. Почему же, если вы все это понимаете, у вас не хватает смелости? Вам жаль расстаться со своей спокойной, глупой, но привычной жизнью? Или дело в этой чертовой публике? В популярности? Я уж и не знаю. О! Если бы существовала некая высшая сила, я бы обратил к ней свои молитвы, чтобы она освятила hochexplosiv[13] бомбу власти в надежде, что та взорвется сама по себе и без принуждения. Почему – уж коли существуют товарищества сознательного материнства – у государственных мужей нет инстинкта, позволяющего проникнуть в суть значения слова «человечество» и уразуметь исторический характер этих минут? Почему они всегда ведут себя как пешки в какой-то нечистой игре или интриге, у источника, а скорее на дне которой сидит отвратительный, бесплодный и уже бесполый полип международного концерна хамства в чистом виде или же мерзости и так далее, и так далее. Почему вы не делаете этого, находясь у власти? Почему?
Скурви. Все это не так просто, mon cher Sayetang.
Саэтан. Вы получили эту власть от них, и вы боитесь употребить ее против них самих же из избытка порядочности и благородства. Это был бы макиавеллизм высшего сорта, причем во имя благороднейшего идеала: блага всего человечества. Что же, вы ждете, как этот дурак Альфонс Тринадцатый или старенький Людовик, пока вас силой не выкинут из этого дворца и не скинут с этой кафедры?
Скурви (грустно, с иронией). Чтобы оставить вам, Саэтан, поле деятельности. Если бы я ушел с поста добровольно, вы бы потеряли ваше героическое место в мировой истории: вы стали бы безработным, как пророк или приверженец мессианства, после того как Польша практически с официального согласия «взорвалась». Человечества нет – есть только червячки, копошащиеся в сыре, а сыра тоже нет – есть только масса копошащихся червяков.
Саэтан. Дурацкие шутки, недостойные левой половины ногтя пальца правой ноги Гнэмбона Пучиморды.
Скурви (спокойно). Поскольку у вас, Саэтан, пожизненный срок заключения, я уже не могу наказать вас дополнительно. У вас есть право безнаказанно оскорблять меня, но настоящее хамство – не в аристократическом значении – пользоваться этим правом. Я не дам приказа отлупить вас – я говорю только так, для устрашения, поскольку я гуманист с человеческим лицом.