Ох, эти семейные истории-драмы… Кто в них разберется? Но для меня безусловно важным обстоятельством было то что Терехова по-прежнему продолжала уверять, что Федор Борисович явился причиной смерти. Она в этом была убеждена. Ей было легче, чем мне. Я ни в чем не имею права быть до конца убежденным, пока не удостоверят факты. Кое-что в ее рассказе, несомненно, было интересным при условии, что это… правда. Что и говорить, дети-подростки тяжело, болезненно переносят семейные неурядицы и дрязги. Не случайно и термин такой появился “неблагополучная семья”. Неужели Гладышевы тоже относились к разряду неблагополучных семей?
— И бы ему сама сказала! — яростно говорила Терехова. — Но боюсь, что он козни начнет против меня строить. Кто я и кто он? Придумает чего-нибудь, у него ведь всюду дружки-приятели и выселят меня из квартиры в другое место. A мне от дома до работы близко, да и Колька с первого класса в сорок седьмой школе, тоже близко.
— Никто нас никуда не выселит! сухо возразил я. — Что за ерунда!
— Вы меня извините, ежели и чего не так говорю! — испугалась Терехова.
— Клавдия Потаповна, ваш сын учился вместе с Никитой Гладышевым…
— С ним, с ним, — поддакнула она.
— А какие отношения между ними существовали? Коля не знал о вашей обиде на Федора Борисовича?
— Бывало и при нем говорила. — Женщина пожала плечами. — А что?
— Да нет, ничего. Меня просто интересуют их отношения.
— Какие отношения у них могли быть? — удивилась Терехова, с недоверием поглядывая на меня. Почуяло материнское сердце, что мой вопрос неспроста. — Он ведь у меня год проболел. С трудом догнал остальных в классе. А Никита мальчик ухоженный был. И отличник. Квит у них могли быть отношения, Дмитрий Васильевич?
— Ну, как-никак в одном доме жили, — неопределенно заметил я. — Вероятно встречались после школы во дворе.
— Нет, — решительно прервала Терехова, — они не дружили.
— Вы друзей своего сына знаете?
— Черт их знает! — сердито ответила Клавдия Потаповна. — Я ведь как живу? С работы да за работу. Приносят мне разные рукописи лекции. Подрабатываю на машинке. Говорят, что не положено. Ежели фининспектор узнает, плохо мне может быть. — Она заискивающе взглянула на меня. — Вы уж не говорите никому, хоть и следователь, а? Тяжело мне одной-то сына тянуть.
— А разве вы не получаете по исполнительному листу? — удивился я. — Алименты от бывшего мужа?
— Провались он пропадом со своими алиментами! — ожесточенно воскликнула Терехова. — У меня своя гордость имеется. Коли он таким подлецом оказался, ничего мне от него не нужно! И Кольке наказала, чтоб никогда с ним не встречался, потому что нет у него отца, нет! Так и сказала Кольке…
А в ней была сила, в это маленькой, худенькой и обозленной женщине. Она вызывала к себе сочувствие: жизнь не устроена, а ведь женской гордостью своей не поступалась, однако…
— Клавдия Потаповна, когда вы узнали о смерти Никиты Гладышева? — снова спросил я.
— В понедельник, — ответила Терехова. — Пришла к вечеру с работы, а весь дом гудит: “Никита Гладышев утонул в море, у причала!”
— А Коля ваш когда узнал?
— Коля? — Она вдруг смутилась. — Да он уже знал, когда я пришла.
В ее голосе звучала фальшь. Однако я сделал вид, что этой фальши не услышал.
— У вашего сына несколько приводов в милицию, — помолчав, снова заговорил я.
Она опустила голову, ее руки нервно комкали носовой платок, который она достала из кармана жакета. Потом женщина подняла на меня глаза, в которых зависли слезы.
— А вы думаете, — тихо, с мукой в голосе произнесла, — одной-то легко воспитывать такого парня? Что ему мои слова!
— Ответьте, пожалуйста, четырнадцатого мая Коля был дома или уходил куда-нибудь?
— Не знаю. Я в субботу уехала к матери в деревню, а вернулась в воскресенье около двенадцати ночи. А чего это мой Колька вас заинтересовал? — забеспокоилась Терехова. — Может он снова набезобразничал, наозорничал где, а? Так вы уж мне сразу скажите!
— Нет, нет, поспешил я успокоить ее. — Я подумал, что Николай мог видеть четырнадцатого мая Никиту Гладышева и разговаривал с ним.
— Вот не знаю, — успокоилась Терехова. — Вы у него сами спросите.
— Пожалуй, воспользуюсь вашим советом.
— Дмитрий Васильевич, — неуверенно, просящим тоном произнесла Терехова, — а что мне будет за это письмо?
— Если вы написали правду…
— Да господь с вами! — взволнованно воскликнула Терехова. — Зачем же мне напраслину-то возводить? Мне ведь как Никиту жалко, и не передать. Я ж как услыхала про то, что с ним случилось, сразу поняла: из-за отца, из-за него все это!