— Конечно!
Несомненно они были похожи — Наталья Троцюк и Никита Гладышев. Не зная всей истории, их можно было бы принять за мать и сына: разница-то в возрасте между ними составляла целых двадцать лет!
— Дмитрий Васильевич, — хрипло произнес Гладышев, — неужели Никита погиб из-за меня? Какой же грех я совершил, если сын решил искупить его ценой своей жизни?
Я не ответил. Что мог сказать ему?
— Теперь, — голос Гладышева затвердел, — я обращаюсь к вам, как к следователю. Вы должны все установить, иначе не будет мне покоя, пока живу. Ничего порочащего в своей жизни я не совершал. Воевал честно, работаю честно, живу честно. Еще вчера я не мог подумать, что Никита… А сейчас после того, что он написал Наташе…
Я догадываюсь, о чем он думает, не в состоянии произнести вслух страшные слова: “Мой сын кончил самоубийством!” Откровенно говоря, теперь я тоже, узнав о том, что написал Никита Наталье Троцюк, довольно решительно настраиваюсь на ту же волну: а не порешил ли с собой парнишка?
— Федор Борисович, вы никогда не были грубы с сыном?
В его взгляде — недоумение.
— Ну может быть, — уточняя я, — когда-нибудь повышал на него голос?
— У нас в семье не принято было громко разговаривать, — наконец ответил Гладышев.
А Терехова утверждала, что сама слышала, как Федор Борисович кричит на сына. Солгала, чтобы усилить свою “версию”, или же он сейчас со мной не совсем искренен?
— Почему вы об это спрашиваете? — озабоченно произнес Гладышев и укоризненно посмотрел на меня. — Дмитрий Васильевич, я с вами откровенен до конца. Возможно, у вас имеется еще какая-то информация против меня. Я не смею настаивать на том, чтобы вы сообщили ее мне, однако… теперь нельзя играть в испорченный телефон!
— Вы правы, — кивнул я. — Мне и в самом деле стало известно, что у вас с сыном происходили бурные сцены.
Гладышев напряженно слушал меня. На лбу у него собрались морщины.
— Чаще всего, — продолжал я, — это происходило по субботам.
— По субботам? — переспросил Федор Борисович. Он закрыв глаза, несколько минут думал. Словно восстанавливал в памяти субботние дни и вечера. Потом неуверенно заговорил: — Право, не знаю, что вы имеете в виду… Возможно, это… Я уже вам сказал, что Никита мечтал поступить учиться во ВГИК на режиссерский факультет. В нашей семье любят искусство. Я и сам до войны занимался в театральной студии… Так вот, иногда по субботам мы с Никитой читали вслух пьесы, киносценарии… Вот и все… Вероятно кому-то это могло показаться скандалом. Но для этого надо было обладать богатым воображением. Н-да… Ну да ладно…
Мне вдруг на память пришла острота французского мудреца Ларошфуко: “Наши поступки подобны строчкам буриме: каждый толкует их как ему заблагорассудится”.
— Федор Борисович, мы обнаружили в карманах пиджака Никиты очки в роговой оправе с плюсовыми стеклами. И двести рублей…
— Жена сказала мне об этом, — кивнул Гладышев. — Очки для меня загадка. А вот что касается денег… Никита коллекционировал почтовые марки. Некоторые из них — старые, старинные, как он говорил, — представляли собой ценность. Вернувшись из Москвы, я не увидел на полке альбома с марками. Не продал ли он марки? Но зачем Никите могли понадобиться двести рублей?
— Может быть он собирался уехать? — высказал я предположение.
— Лучше бы он уехал! — тихо обронил Гладышев и протяженно вздохнул.
Он встал. Я отметил его пропуск и проводил до дверей.
18 мая 1978 г., четверг, 18 часов 30 минут
“Наташа, наш с тобой отец — ничтожество!”
Я повторял эту фразу на все лады, потому что отчетливо осознавал, что в ней — ключ к искомой истине. Фраза мешала мне сосредоточиться.
В комнату заглянул Серсемыч.
— Ты еще не ушел? — удивился он.
— Собираюсь.
— Ну что с делом Гладышева? Сдвиги есть?
Я рассказал ему о встрече и разговоре с Федором Борисовичем.
— Но при чем здесь он? — пожал плечами Сергей Семенович. — Не вижу связи.
— А я уверен, что разгадка — в письме Никиты! — упрямо возразил я.
— Ну, если так считаешь, — нахмурился Сергей Семенович, — то и разгадывай. В общем форсируй это дело. Остальные тоже ждать не могут.
Он вышел, а я мысленно проворчал: “Легко сказать — форсируй дело. Вся наша жизнь — сплошные гонки…”
Закрыв на ключ сейф, я уже собрался уходить на свидание с учителем Морозовым. Остановил телефонный звонок. Черт побери, как же это столько столетий человечество существовало без телефона. Просто невозможно себе представить!