– «…так было последние дни. Было при мне и младшей жрице Амфи. В этом свидетельствую вам я – Пелесона. И эту святую тайну…» – прочитал я вслух первые строки и, посмотрев на королевского архивариуса, довольно улыбнулся. – Мой рассерженный друг, боюсь, что вместо пергамента, накарябанного Мертарусом, мы имеем послание от трижды святой Пелесоны. Этот свиток поценнее будет! Вы должны молиться на меня! Всей душой благодарить, что я разорвал ваш чертов Сапожок! Как видите, все удачно складывается, и маг Блатомир знает, что делает!
– Да, но… – Библиотекарь сконфуженно дернул плечами и протянул руку к свитку. – Что там, господин Блатомир? Пожалуйста, покажите!
– Не знаю еще. Но убежден – нечто важное. Иначе этот документ не стали бы зашивать от посторонних глаз в сапог и хранить два тысячелетия в столь недоступном месте! Читайте! – Я вручил пергамент кенесийцу.
– Нет сомнений, здесь и есть та самая Потерянная Истина! – воскликнул Дебош. – Здесь ее главная часть! Дайте, дайте я прочитаю!
– Пусть читает наш грамотный Дереванш, – настоял я.
– Гред Чудотворец! Не все слова сохранились, и не разберу я при тусклом свете! – Архивариус присел возле костра и склонился над свитком, вздохнул, дернул плечами, и снова зазвучал его возбужденный голос: – «…так было последние дни. Было при мне и младшей жрице Амфи. В этом свидетельствую вам я – Пелесона. И эту святую тайну знают лишь воды источника Дзин, травы и цветы вокруг него. И еще два человека: я и юная Амфи, которая уже не скажет никому ничего…»
– Извините, но здесь не разобрать слов… – Архивариус с испугом и смятением глянул на меня.
– Дальше читайте! – Я ткнул пальцем в пергамент, где строки проступали достаточно ясно.
– «…мы расчесывали ее волосы и вплетали в них маленькие белые лилии. О, Юния наша, прекрасна была она! И разве можно подумать, что кто-нибудь из смертных сравнится красотою с богиней! Она была прекрасна и печальна: раздор с Гредом не давал ей покоя, и последние дни ходила она сама не своя, то взглядом деревья и птиц сжигая, то животворящим дыханием воскрешая их. А Вирг по вечерам появлялся, едва солнце садилось за горизонт. Появлялся и тенью ходил за Юнией нашей. Иногда они сидели у источника и говорили, долго говорили друг с другом. Ни я, ни юная Амфи не смели слышать их слов. Такими вечерами мы жили в тревоге. Весь мир был в тревоге: тяжело вздыхала земля, и с неба падали звезды.
Вирг – суровый и властный бог, он поселился в нашем крошечном храме, и мы служили ему и ей – Юнии нашей прекрасной, от светлого взора которой сердце разрывалось на части и тело сгорало от трепетного жара. Мы служили им, а они, забыв о небе и всем мире, оставались возле нас. И на лицах их уже будто бы не было прошлой тревоги. Они любили друг друга, удаляясь лунными ночами в сад, обнимали друг друга у святого источника Дзин, целовали друг друга в лучах восходящего солнца. А потом они исчезли: и он, и она. В холодный вечер исчезли, словно не было их никогда.
Лишь через год я со жрицей Амфи снова увидела Юнию, сошедшую с неба в ослепительном свете. В ослепительном свете стояла она перед нами, молчала, и глаза ее от горя были красны. Потом богиня сказала, что в ночь полной Виолы у нее родится дочь – ребенок Вирга. Так и случилось: когда небо заблестело звездами и над горами стала Виола, у богини нашей родилась девочка. И вскрикнули мы с юной жрицей Амфи от радости – так прекрасно было божественное дитя! Так золотисто сверкали ее волосы, и так ясны были синие глаза, что разом подумали мы: «родилась самая прекрасная из богинь!» Но богиня наша, Юния, лишь зарыдала и сказала потом: «Никто не должен узнать об этом ребенке. Не существует его ни для кого, иначе будет на небе жестокий раздор, горе большое нашему миру и всем живущим». Сказала Юния это, взмахнула рукой и наложила на дочь свою вечный сон.
По приказу богини нашей схоронили мы дитя в пещере высокой горы. Схоронили навсегда, чтобы был мир между богами, и к людям не пришла беда. С тех пор глаза мои не видели ни Юнию, ни Вирга, а на сердце моем лежала печаль могильным камнем. Камнем тяжелым, как тот, что закрыл вход в святую пещеру. Я должна была умереть с тайной этой, и безропотно бы сделала так, но глаза богами рожденной и мной погребенной каждый день смотрят в душу мне, каждую ночь терзает меня ее плач. И пишу я это…»
13
Дереванш пыхтя и согнувшись над свитком, сидел еще с минутку, потом признал:
– Дальше не могу разобрать. Только отдельные слова, господин Блатомир. Днем мы обязательно посмотрим пергамент внимательнее. Мы изучим в нем каждую черточку, каждую точку!
– Жуткая история, – тряхнув головой, прошептала Рябинина. – Если только в ней есть правда, то… То что же получается? У Юнии с Виргом была тайная любовная связь? И… ребенок?!
– Извините, – распухшими губами проговорил Бланш Дебош, – но я не мог подумать, что Истина окажется именно такой!
– Не знаю, что было у Юнии с Виргом. Сдается мне, это мифология… Обычная мифология, лишенная практической пользы. – Поглядывая на пергамент, я закурил. – Конечно, этот лоскут, извлеченный нами на свет божий из тьмы веков, родит много шума. Наверняка не избежать религиозного скандала, и, может быть, начнется новая храмовая война. Но я, господа, жестоко разочарован.
– Мы еще не представляем, с какой ценностью столкнулись. Величайшей ценностью! Свидетельством от святейшей Пелесоны! – Дереванш бережно пригладил пергамент. – Нам не дано это понять и должным образом оценить.
– Не беспокойтесь – оценить сможем. И должным образом. – Встав в полный рост, заверил я кенесийца. – Известно мне, что даже некоторые мифы стоят очень много, потому что они способны менять кое-что в умах людей и менять течение истории.
Мне показалось, что в листве что-то мелькнуло. Я поднял голову и увидел, как над кустом во вращающемся круге материализуется мильдийская руна Арж. Эта руна так часто мелькала передо мной последнее время, что опасность происходящего я оценил слишком поздно.
– Дереванш! Свиток! – крикнул я, но из тьмы уже высунулась мохнатая лапа Варшпаграна.
Раньше, чем я успел дотянуться до посоха, в меня ткнулся серый комок, превратившийся в прочную паутину. В одно мгновение меня оплело тонкими прочными нитями. Теперь я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, а мог лишь беспомощно наблюдать за демоном, мягко спрыгнувшим возле куста. Слабая надежда на рыцаря Дебоша и госпожу Рябинину растаяла в один миг: я повернул голову и увидел, что они пойманы демонической паутиной так же, как я. Оставался один Дереванш, сидевший на краю скатерти рядом с пергаментом. Только страх сковал кенесийца крепче, чем нас волшебные путы.
– Великий маг Блатомир! Рад, чрезвычайно рад! Отличная работа! – Варшпагран покосился на свиток желтым глазом. – Все-таки вы достали это… – Весело покачивая крылышками, он подошел к архивариусу.
Кенесиец отпрыгнул в сторону, едва не угодив в костер.
– Дереванш, Гред вас по затылку! Возьмите свиток! – сквозь зубы процедил я.
– Зачем напрягаться? Я сам его в состоянии взять. – Демон усмехнулся, скаля острые зубки, и с торжественной медлительностью наклонился над желтым лоскутом. – Надо же – свидетельство от самой госпожи Пелесоны! А я тут, друзья мои, рядом проходил совершенно случайно. Смотрю, костер в лесу горит. Дай, думаю, зайду на огонек. И вот же удача какая – лежит на земле очень ценный документ! Вы себе представить не можете, какой он ценный! Для вас-то, конечно, тьфу – штука плевая. Ну разве что задницу вытереть или какому-нибудь королю подарить. А мне… Ах! – Варшпагран поднял к небу желтые глаза и дважды моргнул, едва не пустив от счастья слезу. – Много наших за ним охотились. Столько времени – и все никак не могли достать! Дрегошван, Брех и Мирлик жизнями за этот документ заплатили, но так и не смогли к нему приблизиться. Некоторые даже догадывались, где он запрятан, но хитрость в том, что его найти должен был обязательно человек. Обязательно! Найти и вот так, почти на блюдечке нам преподнести. Сами понимаете – верховные законы, будь они трижды неладны. Принципы, позы, всякие глупые условности, усложнения… Придумывают их верховные, а нам, простым демонам и простым людям, с ними жить.