— А, вот кто у нас, — послышался знакомый голос, от которого меня окатило ледяной волной.
— Куклы. Где куклы? — твердила мне Пух яростным шепотом.
— Я же забрал кукол, Пух. Сама знаешь. Святым игры не положены.
Я медленно повернулся и увидел перед собой… его башмаки из кожи рептилий.
— Это лишь маленьким сладким девочкам положено играть в куклы. — Протянувшаяся рука Ле Люпа небрежно развязала узел, которым я стянул рукава кофты.
— Я же говорила тебе, что найду ее, — тут же пылко заявила Пух.
Я посмотрел на распадающийся узел — Ле Люп ленивым движением стянул с меня кофту.
— И между прочим, никто из вас…
— Вот тут у них заныкано еще несколько перегонных кубов. — Водила постучал пальцем по карте.
— Вернемся на время. Надо утрясти кой-какие проблемы, — сказал ему Ле Люп.
— Мне как — на работу? — залебезила Пух.
— Я знаю, как ты любишь работать. Пух. Смотри не пропадай, чтобы мне не пришлось тебя звать.
— Ну, до встречи, — воодушевленно откликнулась Пух, теребя рукоятку двери.
— И вот еще…
— Да?
— Очень надеюсь, что ты в этом не замешана. Очень. Что не ты подсказала Лаймону эту идею или не помогала ему как-нибудь…
— Ле Люп, ты же знаешь — Лаймон или другой из этих завистливых пьяниц может наклепать на меня что угодно, — Пух громко сглотнула. — Я просто знаю, что Лаймон давно мечтал трахнуть ее — она прокашлялась, — то есть — его, а не «ее», — брови Пух приподнялись, признавая ошибку. — именно за тем он туда и явился. Если бы я знала о чем-нибудь заранее, то сразу же рассказала тебе.
— Ну ладно, пошла вон.
Щелкнул замок, и в этот момент у меня вдруг само собой вырвалось:
— Я не прятал никаких кукол. Пух, — подчеркнул я. — Их нет и никогда не было.
Дверца кабины захлопнулась, и скрипнули ступени.
— Надо будет еще раз объяснить Пух, как закрываются двери, — взрыкнул Ле Люп.
Я пытался поднять глаза, но я не мог оторвать их даже от ботинок. Я сидел, трясясь от испуга и одновременно боясь шелохнуться.
Впервые за долгое время, выжидая, когда гнев Ле Люпа прогремит над моей головой, я ощутил жутковатое чувство спокойствия.
— Кент, выруливай к моему дому, — распорядился Ле Люп, не дрогнув ни мускулом.
— Ясный пень. — Зашуршала складываемая карта, и хотя теперь я знал, что мои надежды оказались иллюзией, водила вовсе не вычислял по ней путь к моему дому, но все равно на миг меня посетило страшное чувство утраты.
Грузовик тронулся с места, неторопливо направляясь к амбару. Я чувствовал прикованный ко мне взгляд Ле Люпа. Меня швыряло из стороны в сторону на кочках разбитой дороги, и я то и дело хватался за сиденье, не поднимая глаз.
Как только грузовик встал, Ле Люп впервые за всю дорогу заговорил со мной:
— Выходи.
Открыв дверь, я выкарабкался наружу.
Ле Люп бросил несколько слов Кенту, затем спрыгнул рядом. Все так же молча он подошел к двери и открыл ее. Я проследовал за ним в затхлые холодные внутренности амбара.
Как только мы вошли, оставшись один на один, плечи его поникли — Ле Люп ссутулился и замер, как будто чего-то выжидая.
Мне хотелось сказать что-нибудь, отчего все стало бы на свои места. Окажись в подобной ситуации Сара, она бы точно знала, как выкрутиться. У нее всегда получалось.
Впервые я решился взглянуть ему в лицо. Оно чуть дрогнуло, как от порыва ледяного ветра. Ле Люп задумчиво пожевал губами, будто собирался что-то сказать, но передумал.
Я чувствовал в его взгляде какое-то невысказанное томление и хотел произнести подобающие обстановке слова. Нужные слова, которые могли удержать Ле Люпа и все исправить. Но тут он отвернулся и вытащил деревянный стул на середину комнаты.
— Садись, — мирно произнес он.
Я двинулся к стулу и вцепился в него. Сел, прикрывая руками все, что можно было прикрыть. Ле Люп поднял мои руки подержал их, затем отбросил по сторонам.
И вытащил складной нож из-за голенища.
— Чему быть, тому не миновать, — глухо произнес он, щелкнув длинным лезвием.
С холодным беспокойством я понял, что неверно истолковал выражение страстного томления на лице Ле Люпа.
Внезапно у меня пресеклось дыхание и я стал хватать воздух ртом. Голова моя свесилась набок — я как будто потерял дар речи, и только этим жестом мог сказать: «Нет! Не надо!» И тогда я прочел, что было написано на его лице — то, чего никогда не показывал мне. Это лицо видели ящерицы, которых он уволакивал в свою комнату. И это было его истинное лицо. Только при мне он носил маску покладистости и уступчивости. Столько времени сдерживаемая ярость была направлена теперь на меня одного, и чувство было такое, будто я заглянул в могильную яму. Я пытался вымолвить что-то в свое оправдание, уже все равно что, но слова прочно застряли в горле. Он подошел так близко, что стоял теперь между моими расставленными коленями.