— Кто там шастает! — рявкнул он без вопросительных интонаций.
— Я, — шепнул я, не совсем уверенно. Она ведь запретила называть свое имя.
— Сельма?
— Я.
Цикады снова замерли, вслушиваясь. Видимо, голос за дверью пугал их больше, чем мое присутствие.
— Да кто там, черт раздери?! «Я» дома сидит, а не шастает по ночам.
Я поскреб дверь, как это делала моя собачка, когда просилась домой.
Дверь резко распахнулась, и предо мной предстал совершенно голый человек — если не считать ковбойской шляпы, которой он прикрывал свое мужское достоинство. Из глубины дома смутно подмигивал телевизор.
— Ну что ты там застрял, Лютер… — лениво позвала она.
— Здесь какой-то ребенок, — бросил он за плечо. — Эй, ты мальчик или девочка? — Он потрепал меня по затылку. Я онемело уставился в дырку на макушке ковбойской шляпы, не издавая ни звука.
— Ребенок? А, черт! — услышал я ее голос и за ним шорох отброшенного одеяла.
— В чем дело? — спросил он, отступая, однако, в комнату.
Она просунулась в дверной проем, замотанная в простыню, точно привидение. Сердце у меня екнуло.
— Мама, — заговорил я, но осекся.
«Сара» — вот как она велела себя называть. «Я еще не настолько старая кляча, чтобы считаться мамашей, — вот разве что перед социальными работниками… тогда я мама. Уяснил?»
Но с тех пор как мы в бегах, преследуемые неумолимой рукой закона, устроившего на меня охоту, я не могу быть самим собой, и, значит, ее имени называть тоже нельзя — так что я, в конце концов, запутался, кто мы такие.
— Черт, совсем из головы вон!
— Какого хре… — Он уставился на нее.
— Перестань, Лютер, а то на всю жизнь с такой рожей останешься. — Она протиснулась за него и, схватив меня за руку, утянула в комнату. Почти все помещение занимала кровать со смятыми простынями и скатанными матрасами, задравшими свои полосатые арестантские бока.
— Это мой брат… Сижу с ним, нянчусь.
— Он что, все это время торчал в машине?
Комната пропахла потом и желудочными газами так, что щипало глаза.
— Нет, просто кто-то его забросил…
— Кто бы это мог быть? — Он хлопнул дверью. Всколыхнулся язычок пламени свечи. Он зажег свет в комнате. — Ну даешь, детка. Теперь еще какой-то ребенок… — Шляпа переместилась на голову, и теперь, совершенно голый, он отправился в ванную.
Я уставился взглядом в пол, застланный какой-то зеленой дерюгой. Дверь ванной захлопнулась.
— Он не будет обузой, — крикнула она ему вслед.
В ответ зашумела вода в унитазе. Она зашла в ванную, закрыв за собой дверь.
— Не беспокойся — я могу уехать отсюда с любым ковбоем. А ты… тоже мне — четырехлетний пацан отпугнул тебя от лучшей телки, какая тебе попадалась в жизни!
Я уставился на постер, приклеенный к двери в ванную: на нем девушка на коленях прильнула к животу мужчины. К тому, что я увидел под ковбойской шляпой.
Перебранка за дверью продолжалась. Я обвел взглядом комнату: на стенах оказались и другие постеры, у всех девушек были русые, как у Сары, волосы, и все они были раздеты догола.
Наконец она вышла, по-прежнему в простыне; он следовал сзади, накрутив на себя полотенце. В полном молчании он направился в крошечную кухоньку и распахнул дверцу холодильника. Она же, захватив с кровати несколько подушек и одеяло, отправилась в ванную.
Я наблюдал, как он разворачивает цыпленка.
— Есть хочешь? — крикнул он, открывая микроволновку.
У меня потекли слюнки.
— До сих пор твой хот-дог с чили в желудке кувыркается.
— Как хочешь. — Он захлопнул дверцу микроволновки и нажал несколько пискнувших кнопок.
Я безмолвствовал.
Меня учили, что не надо быть жадиной. Что нельзя есть сандвич, который она сделала себе. Вот консервированный колбасный фарш на вчерашней зачерствевшей булке — пожалуйста. Чтобы поесть, мы останавливались на обочине. Она вдавливала сандвич в мой плотно зажатый рот.
В обед она перехватывала где-нибудь на заправке, не покидая машины, гамбургер и жареную картошку.
— Вот теперь можешь есть свой сандвич.
Я смотрел, как она ест, даже не прикоснувшись к сандвичу, лежавшему на подлокотнике. Как только она заснула, я открыл пакет шоколадных булочек и съел все до последней крошки.
Она проснулась и увидела пустой пакет у меня под ногами. Открыв дверь, она всунула мне палец в горло и держала его там, пока все булочки не вышли наружу.
— Это мои булочки, свин прожорливый. Еще раз украдешь, и увидишь, что тогда тебе будет.
— Джонни, иди сюда! — закричала она из ванной.