А что, если Пух никогда и не встречалась с Глэдом?
Ведь она снова спрашивала про деньги Ле Люпа. Может, она появлялась лишь затем, чтобы выяснить, не припрятано ли у меня где кубышки?
Если даже она и видела Глэда, то вполне могла соврать ему, что меня здесь давно уже нет.
Чем больше я думал об этом, чем чаще прокручивал заново наш разговор, тем упорнее приходил к единственному выводу: меня опять надули.
Почему Глэд не выслал за мной сразу? Какая причина могла остановить его? «Сиди тихо». Что это значит? Он должен был дать хоть какие-то инструкции, поделиться планом, стратегией. Почему ни слова о Саре? Это имя прозвучало бы как пароль — он должен был хотя бы упомянуть ее, сказать, как она беспокоится, хоть что-нибудь, в конце концов!
Определенно, меня опять обставили.
День за днем я вел торг с самим собой за последнюю надежду. Я словно пытался заключить сам с собой сделку. И каждый день я обнаруживал как минимум от пяти до двадцати предзнаменований близкого спасения.
Стейси вынес свой телевизор, рацию и кресло во двор, потому что с наступлением жары стал обливаться потом, который ручейком вытекал под треснувшее днище трейлера. Это была такая жуткая смесь сахара, свиного сала и прочих запахов, что, точно дудочка крысолова, привлекала полевок, землероек, енотов, кротов, крыс, белок, тушканчиков, кроликов и горностаев. Среди них попалась и одинокая летучая мышь, которая было присоединилась к сородичам, но, не найдя ничего интересного, взгромоздилась на кресло Стейси и стала смотреть вместе с нами душещипательный бразильский сериал. Этот нетопырь был воспринят как знак от Глэда, и я тут же начал готовиться к освобождению.
Дошли слухи, что какой-то белохвостый олень обрюхатил проститутку со стоянки, по пути в дайнер. Маленькие рожки уже отчетливо проступали под туго натянутым животом. Я тут же увидел в этом магический сигнал племени чокто.
Одному из наших токсикоманов неожиданно попался чудесный тюбик обувного клея — сколько из него не выдавливай, он всегда оставался полным. Я не стал объяснять восторженному собрату, что это еще один знак со стороны «Глэдинг ИТД…», чтобы он не благословил попусту за это чудо Аллаха Всемогущего и не превратился в сурового мусульманского аскета.
Но даже, невзирая на все очевидные подтверждения близкой свободы, которая может прийти со дня на день, ни Глэд, ни кто другой из «Голубятни» до сих пор не добрался до «Трех Клюк».
После почти двух месяцев непрерывного получения тысяч сигналов, знаков и намеков из окружающего мира я, наконец, сидя с фляжкой семидесятипятиградусного пойла, украденного у дальнобойщика, принял окончательное решение: Пух солгала.
Сидя в гамаке, я поднял серебряную флягу, будто бы чокаясь с Пух:
— За обезглавленных Барби!
Набрав полный рот горючей жидкости, я с усилием протолкнул ее в горло и тут же произнес новый тост:
— За Сару.
Затем, хлебнув еще несколько раз без всяких речей и приветствий, я распластался в беспамятстве под тяжелым покровом ночи.
Я стал дышать клеем и питаться одним самогоном с упорством приговоренного. Чтобы обеспечить свои нарастающие потребности, я надрывался на работе, не упуская ни одного клиента и ни одной возможности прибрать к рукам его лопатник. Стейси относился к моему преступному рвению отечески снисходительно. Стоило появиться разъяренному водиле с заявлением, что я свистнул его бумажник, как Стейси приходил в негодование, устраивая целый спектакль: лопотал какой-то вздор на португальском и, гневно топая, уходил, чтобы появиться с украденным. Кошелек, естественно, оказывался пуст, за что он рассыпался в извинениях, выражал соболезнования и неизменно предлагал вызвать шерифа. Водители так же неизменно отклоняли предложение, забирали свои порожние мошны и мрачно исчезали.
Я поддерживал у Стейси постоянный кредит на вещества, погружавшие меня в пустую могилу забвения.
Между летним сбором урожая и зимней развозкой угля наступил мертвый сезон, и бизнес пошел вяло. Водилы поуходили в отпуска, снова вспомнив, что у них есть семьи. Временами по нескольку дней не удавалось залезть ни в карман, ни даже просто в кабину. Кредиту Стейси был еще не исчерпан, однако я терял постоянных клиентов. Остальные парни говорили, что кайф помогает забыть им про клиентов. Но я был другим — я стал кайфом заполнять время между клиентами. Потому что как бы ни груб оказывался водила, тот момент, когда между нами все замирало, был вечен как сама природа. И я старался не упустить этот миг — когда пропахшая табаком, измазанная соляркой и мазутом рука ласкает мне шею, губы раскрываются в безмолвном экстазе, и на моем челе запечатлевается отеческий поцелуй — как пожелание «доброй ночи» над колыбелью — и я отплачивал тем же.