Я слышал рассерженный негодующий рев, но, не обращая внимания, зарывался все глубже в одеяла, прижимаясь как можно теснее к моей голой матери.
Я не воспринимал воплей этой женщины, а просто лежал, пока мужчина не выволок меня из постели и со всего маху шваркнул о стену. И когда на меня посыпались удары, я закричал ей, лежавшей в постели:
— Мама, мама, мама!
Очнувшись, я обнаружил, что лежу в тюремной камере на продавленном матрасе. Тело мое было точно мешок с костями — на нем не было живого места.
— Они не стали возбуждать дело, Глэд. Можешь его забрать.
Решетка распахнулась, и в камеру вошел Глэд, посмотрев на меня с тоской, прожигавшей насквозь.
— Она уехала, — наконец сообщил он.
— Знаю, — уставился я в облупленный потолок.
— Десять месяцев назад она распрощалась с Матушкой Шапиро. С тех пор никто о ней ничего не слышал.
Я кивнул.
— Они отправились в Калифорнию — это все, что мне известно.
— Она всегда хотела туда. — Я уперся взглядом в прямоугольную щель тюремного оконца с толстыми проржавевшими прутьями.
— Все в порядке, — потупившись, он смотрел на свои ботинки, — ты работаешь на меня. Ты теперь ящерица совсем другого класса.
Я кивнул. Странно, зачем солнцу понадобилось заглядывать в эту камеру — продираясь сквозь стекло и решетку?
— Можешь оставаться у меня, сколько пожелаешь.
Я кивнул. И протянул руки навстречу солнечным лучам.
— И вот еще. Норм нашел это в своем грузовике. Твоя косточка. — Он склонился и вложил ее мне в протянутую ладонь.
Я признательно мотнул головой.
— Проку от нее все равно никакого.
— Знаю, — сказал я, поднимая руку вверх.
— Ты теперь так похож на нее, — произнес он с усмешкой, но нам обоим было понятно: на самом деле это не пустой комплимент.
Я и внутри во многом такой же, — признался я. — Стараюсь быть. — И вытянул руку еще выше, с намотанным на пальцы шнурком, и смотрел, как играет свет на кончиках пальцев.