— Поймала! Поймала! Але?.. Да! Да! Это он тут чудит. Да, черт возьми, я с ним поговорю.
Я развернулся на животе и шайбой вылетел из-под стола.
— Ладно, спасибо. — Она гадко улыбалась в трубку.
— Нет! — Руки мои взметнулись к ней.
— Все будет в порядке. Вы сделали, что могли. Спасибо за помощь.
— Нет! — В этот момент я запутался в собственных ногах и снова плюхнулся на пол, но теперь уже совершенно бессмысленно — трубка была у нее.
— Пока! — с победной улыбкой она закрутилась на ножке, как балерина, разматывая опутавший ее провод.
— Не-ет!
Рука ее опять застыла в воздухе — сейчас в ней змеился свитый кольцами провод. Она словно дразнила меня. Я махнул рукой, пытаясь достать, — но совершенно напрасно. Она играла со мной в кошки-мышки.
— Ма-мочка! — заорал я, глядя, как трубка опускается в гнездо телефонного аппарата.
Я бросился к телефону, снял трубку и страстно заговорил:
— Мама, мамочка, папа! — кричал я туда, как заклинания, знакомые слова.
— Они уже отключились, — сообщила она, располагаясь на кушетке. Подобрав под себя ноги, она курила сигарету, прижав колени к подбородку и натянув на них большую, не по размеру майку.
Я продолжал звать родителей, хотя единственным ответом оставался телефонный зуммер. Я прижимал трубку к уху, надеясь услышать за гудками, как за воем пурги, их далекие, потерявшиеся голоса.
— Их уже нет, — произнесла она, выпуская дым. — И знаешь, что они сказали?
— Алло? Алло? — продолжал я, несколько потише.
— Они больше не хотят с тобой разговаривать.
Я подул в микрофон, как это делают взрослые, когда плохо слышно. И тут, когда до меня дошел смысл слов, я промычал нечто невразумительное и выронил трубку, которая опять поскакала по полу.
— Не смей бросать мой телефон! — Вскочив, она схватила трубку у меня из-под ног. — И вообще не смей разбрасывать вещи! — продолжала она, разматывая провод.
Я специально обмотался им — пусть знает, что и я могу разговаривать по телефону с собственными родителями, без посторонней помощи. При этом она дергала провод так свирепо, что он щелкал хлыстом по моей «суперменской» пижаме.
Разобравшись с телефоном, она снова залезла на кровать, скрестив под собой ноги, и смерила меня оттуда взглядом.
— Я столько сделала, чтобы вернуть тебя, а ты… неблагодарный засранец.
Это слово ударило меня больнее, чем телефонный шнур или ее рука. У меня перехватило дыхание, и на глазах выступили слезы. Но сил плакать уже не было.
Когда мама с папой уходили, оставляя меня с Кэти, я сначала немного плакал. Иногда бросался в рыданиях на пол перед дверью, за которой скрывались родители. На полу оставался слабый аромат маминых духов. Но вскоре я стихал: хорошие мальчики долго не плачут, а я считался хорошим мальчиком и не желал потерять это звание. Потом мы с Кэти смотрели мультсериал «Rainbow Brite», она читала мне три книжки, а когда я просыпался, папа с мамой снова были дома.
«Мы вернемся», — говорили они — и всегда исполняли свое обещание.
— Так хочешь знать, что они про тебя сказали? — произнесла она, шумно затягиваясь сигаретой.
Вместо ответа я уставился на здоровенного водяного клопа, ползущего под кроватью. Помотав головой, я развернулся и отправился в спальню.
Там я вытащил братца-кролика, спрятанного под кроватью, и, обняв его под одеялом, шептал в мохнатое ухо между приступами икоты:
— Когда ты проснешься, они вернутся… они обязательно вернутся.
В эту ночь я впервые обмочился в постели. Было мокро и сыро, точно под кроватью работал кондиционер. Со мной такое произошло впервые в жизни, но я имел представление, что это: Алекс, мой лучший друг из детского сада, писался постоянно. Когда он ночевал у нас, мама подстилала ему клеенку.
— У него несчастный случай… — повторял я, помогая маме убирать кровать. — А у меня нет, — гордо заявлял я.
— Конечно, ведь ты ходишь в туалет как большой мальчик, — улыбалась она, и я хохотал от восторга.
У меня была специальная приставная лесенка для туалета. Я взбирался по ней, и становился большим-пребольшим, как великан, сам поднимал стульчак, и сам обрушивал с высоты мощный поток. Иногда я запускал туда игрушечные кораблики, устраивая бурю в унитазе, пока мама не объяснила, что это нехорошо, и с тех пор я занимался этим только в ванне, испытывая свои катера и танкеры под натиском стихии, которая была у меня в руках.
Когда мы с Алексом лежали в одной кровати, споря, чья ракета больше и чья быстрее долетит до Луны, я всякий раз испытывал гордость, слыша, как скрипит под ним унизительная клеенка.