— Ты должен учить псалмы, Джеремая, — отчасти это прозвучало как вопрос.
— Эрон сказал, чтобы я вам обязательно спел, — я перевел дыхание и договорил, — сэр.
— Значит, Эрон сказал… — повторил он. И положил одну ладонь поверх другой. Руки его отличались ослепительной, неестественной белизной, с тонкими голубыми прожилками, похожими на пиявок, забравшихся под кожу. Маленькие мизинцы выжидательно постукивали.
— «Я анти-глист, я анти-христ», — завел я, тут же сбившись с мелодии. — я анти-дрист…
— Джеремая, — вмешался он, — что это за псалом? — Он вопросительно склонил голову набок, точно собака, которая не может узнать — свистит это хозяин или кто другой.
— «Секс Пистолс» — объявил я.
Интерес его заметно возрос.
— И где ты выучил псалом от «Секс Пистолс», Джеремая? — Теперь к мизинцу присоединился и безымянный палец с кольцом.
— Гм… Стинки меня научил. «Вонючка». — на всякий случай добавил я и снова переключился на полки, бороздя их долгим грустным взором. Мое внимание привлекла единственная книга в белом на пятой полке: должно быть, именно она приводит в действие скрытый механизм, открывающий путь в подземелье, где я действительно оказался потом, но совсем иным образом. Об этом ниже.
— Джеремая, — я снова обернулся. — Он свесил голову в противоположную сторону. — А кто этот Вонючка?
Я прыснул и тут же зажал рот рукой. Он улыбнулся в ответ, но как-то совсем холодно и безрадостно.
— Вонючка — это панк, и он носит ирокез.
— Индеец?
— Нет, его уже побрили.
— Ага, — раздалось в ответ. И тут же кулак врезался в стол. Я так и подскочил.
— Он жил с нами, он панк-рокер, — зачастил я, пытаясь выложить поскорее все, что может послужить моему оправданию. — Он научил меня на гитаре и сказал, что я тоже буду панком, но потом сбежал, потому что ему все надоело… так Сара сказала… мы даже проститься не успели. Мы продали его гитару на барахолке… так что было уже не до прощания.
Слушая все это, мой дедушка только кивал в ответ.
— Да, еще Эрон сказал мне, чтобы я спел «Убитых Кеннеди», я знаю их песню «Слишком бух, чтобы драть»… — Ее я тоже могу спеть почти до конца. И другие знаю. Хотите?
— Нет, Джеремая, я…
— Ах да! — оборвал я его. Он поднял на меня глаза и брови его недоуменно поползли вверх. — Еще Эрон сказал, чтобы я напомнил вам: вода в ванной слишком горячая, купаться неудобно. А Джоб — то есть Иов, со своей щеткой… Я прежде принимал ванну в больнице, но там другие условия. Никто так не трет.
— И что еще просил напомнить мне Эрон? — спросил старик, закусив губу.
— Чтобы мне выдали подушки, а одеяла слишком тонкие, под ними холодно, и еще — нам приходится чистить чертову уйму картошки. Но вы же, наверное, знаете? А еще он умеет вырезать из картошек голых человечков.
— Так, и еще что тебе поручили рассказать… или, может, показать мне, Джеремая?
— Ну… еще он сказал, что ворует сласти из вашего стола, и что я могу тоже…
Дед только кивал в ответ, будто я был необыкновенно увлекательным рассказчиком.
Я потер лоб, вспоминая.
— Ах да… еще он сказал, что моя мама грешница… блудница.
Пальцы его в этот момент застучали по столу еще выразительнее.
— Гм… — больше я уже ничего не мог вспомнить. Жутко интересно говорить с таким почтенным взрослым человеком, и я хотел было приврать еще что-нибудь, но из уважения постеснялся.
— Вот и все, — вздохнул я, — …сэр. — И робко улыбнулся, ожидая похвалы.
— Достаточно, Джеремая, — проговорил он губами, побелевшими и тонкими, точно выщипанные брови.
— Да, и еще я хожу без трусов.
— Славно.
Я заулыбался, как олимпийский чемпион в ожидании медали, но он только хмуро зыркнул в ответ. Дед поднялся из-за стола и железными шагами направился к выходу. Переступив порог, он выкрикнул имя Эрона. Вошли они вместе. Эрон покосился на меня, но виду не подал. Дед снова опустился за свой гигантский стол и сложил на нем ладони. Он не сводил глаз с Эрона. Тот смотрел исключительно вниз. Я видел, как пылинки в столбе света мечутся от дедушкиного дыхания, когда он повторяет Эрону все, что я рассказал. При этом мой новый приятель головы так ни разу и не поднял. Даже не шелохнулся. Наконец дедушка поднялся, возвышаясь над столом, и пригнулся, упираясь костяшками пальцев.
— Так вот как, значит, Аарон?
Тот содрогнулся всем телом в ответ, но продолжал хранить молчание. Глаза его были прочно прикованы к полу. Дедушка обошел стол и, встав перед Эроном, повторил вопрос. Только тут я сообразил, что тоже наблюдаю за полом — от этого занятия меня оторвал и привел в чувство звук оглушительной оплеухи. Лицо Эрона скривилось и стало наливаться багрянцем. Пальцы деда прочно отпечатались на его щеке. Предок тем временем стоял и разглядывал нас так, будто видел впервые, руки у него были сложены за спиной, как у ботаника, наблюдающего диковинные растения экзотической природы.