Свет погасили, оставив только мерцающий огонек телеэкрана. Джексон сидел в кресле у телевизора и смотрел прямую спутниковую трансляцию проповеди, прихлебывая четвертую банку пива.
Она подошла и встала перед ним, медленно-лениво, изящной плавной походкой. Точно паучиха, подбирающаяся по сети к попавшей туда добыче.
— Иди к папочке. — махнул он ей рукой, в которой держал банку, даже не отрывая глаз от телевизора.
Она остановилась перед ним, повертевшись, развевая белой кружевной сорочкой. Подсвеченная голубым сиянием кинескопа, она казалась в сумерках призрачно волшебной. Золотистые локоны паутинками разметались по сторонам. Она вертелась перед ним и ткала из воздуха свой магический любовный кокон, которому не в силах воспротивиться никакой мужчина.
— Какого дьявола ты делаешь, во имя Господа и Его Творения?
Вращение прекратилось. Она кокетливо сделала глазки, подмигнула и послала воздушный поцелуй.
— Господи Иисусе, да что с тобой происходит? — Он уже не смотрел телевизор, он уставился на свою куколку. То есть — на меня.
Она подошла ближе, цепляя ногу за ногу, как воздушная акробатка на канате, в черных босоножках на высоком каблуке, осторожно, чтобы не споткнуться. Отправляла в воздух все новые поцелуи, протягивала пальцы, демонстрируя фирменный маникюр.
— Да какого черта?.. — Он растерянно расплескал пиво, посадив темное пятно на колено своего оранжевого водительского комбинезона.
— Это мать тебя научила? — Он растер пятно ладонью, не спуская с нее глаз, физиономия его стала хищной и вытянутой, как у ищейки.
— Я твоя девочка-куколка. — Голос ее был нежным и стыдливым, как ему нравилось. Он рассмеялся, хохотом заглушив трансляцию проповеди.
— Она что, сегодня вернулась пораньше и разыгрывает меня? — Отхлебнув пива, он крикнул в темную пустоту трейлера: — Сара!
— Это я, папочка, — захихикала она в ответ.
— Гос-споди. — Он прикончил банку с пивом, и та покатилась по линолеуму, которым был выстелен трейлер. Звон эхом раскатился по узкому пространству. Он пошарил вокруг в поисках нераспечатанной банки, не спуская с нее глаз.
— Боже, до чего ты похож на свою мать… — Пиво хлопнуло у него в руке как граната. — Наверное, такой она и была лет десять назад, — хмыкнул он.
Она капризно выпятила губки и сунула в рот большой палец.
— Вытащи. Ты же знаешь, что этого нельзя делать.
Перестав сосать палец, она вытянула его почти совсем и снова запустила в рот — и так несколько раз, неотрывно глядя ему в глаза.
— Что-то с тобой не то, сынок, — неторопливым движением он смахнул пену с губ. — Что-то не то. — Он потер мокрое колено ладонью.
В этот момент она развернулась, задрала сорочку и выставила задницу куколки, в кружевных трусиках, с оторочкой крылышками — от которых он был без ума. Он поспешно захлебывал это зрелище пивом, глотая его с такими звуками, будто тонул в море.
— Мать запорет тебя до полусмерти за такие выходки.
Она еще несколько раз покрутила задницей у него перед носом, затем повернулась и опять посмотрела на него, не вынимая пальчика изо рта.
Он постоянно говорил ей: «Куколка, я тащусь, когда ты сосешь свой пальчик, в этот момент мне кажется, ты — ангел». Когда ей надо было выпросить у него денег или что другое, она всегда начинала с того, что совала палец в рот, потом садилась к нему на колени, клала голову на грудь — и он гладил ее по волосам. Затем следовало неизменное: «Скажи папочке, что куколка хочет». И если он вытаскивала палец, чтобы более внятно изложить просьбу, он непременно вставлял его на место. И никогда не говорил, что она уже выросла из детского возраста, чтобы разыгрывать из себя младенца, не натирал ей палец красным жгучим перцем, как часто делают родители с детьми, чтобы отучить от дурной привычки, не насмехался над ней и не наказывал за это. Напротив — с пальцем во рту она его вполне устраивала. Во всех отношениях.
Она молча обернулась к нему, палец во рту как затычка, голубые глаза удивленно распахнуты, с черной обводкой, на лице играют цветные тени из «ящика». Она ждет, когда же папочка ее узнает. А папочка уставился на нее, и взгляд блуждает вокруг, точно самолет, выбирающий место для посадки. И тут он рыгнул, громко и раскатисто. Взгляд у него стал точно у провинившегося ребенка.
— Пардон, — пробормотал он. И в этом смущении она прочитала, что ее узнали. Она тут же запрыгнула к нему на колени, удобно устроилась, опираясь на руки, лежавшие на подлокотниках кресла. Ногти вцепились, ероша серебристый велюр.