— Джеремая!
Я открыл глаза, она оторвала мою левую руку, прикрывавшую пах, и дернула по направлению к ванне.
— Тебя снова надо пороть? Мне позвать его?
Я только моргал, весь дрожа.
— Или ты не чувствуешь, как зло вползает в тебя? Ты не хочешь бороться с ним?
Я отвечал немым взглядом, полным муки и раскаяния.
— Мама. Я хочу маму, — вырвалось из меня словно стон. И слезы хлынули таким потоком, что даже дыхание остановилось. Вздохнув, она вылила содержимое сосуда в ванну и взболтала рукой.
— Она тебя бросила, потому что больше не в силах была с тобой справиться. — Бабушка отерла взмокший лоб. — Если перестанешь творить зло, угождать дьяволу, думаю, она вернется.
— Значит, она заберет меня?
— Да.
— Как в прошлый раз?
— Да.
— Но я же опять натворил плохое.
— Крепись, Джеремая. Надо быть крепким — и зло к тебе не пристанет. Ну, давай, полезай.
— Ванна слишком высокая, не дотянуться.
Она со вздохом подсадила меня. Я отдернул ногу:
— Вода кусается!
— Мне что, деда позвать?
— Хорошо, хорошо! — завизжал я.
— Считаю до трех — и зову.
На счет «два» я уже был в ванной. Слезы хлынули и смешались с кипятком.
— Горячо? Не жарче адского огня. Представляешь, там какие муки. Ну-ка, ставь вторую ногу!
— Очень горячо!
— Ваше преподобие! — позвала она.
У меня началась истерика. Он держала меня в ванной точно котенка, пытающегося выпрыгнуть за борт.
На лестнице послышались шаги. Мы дружно повернули головы к двери.
Он вошел вместе с потоком прохладного воздуха. Я замер, сразу перестав брыкаться. Ничего не сказав, бабушка вышла, закрыв за собой дверь.
Глаза его были такими же чистыми и жгучими, как горячая вода с хлоркой, в которой я стоял.
— Сядь.
Я немедленно погрузился в воду по шею. Он склонился надо мной.
— Руки, — раздался суровый приказ.
Я выставил руки над водой, и он связал их шнурком, висевшим на крючках для полотенец.
— И пусть я услышу еще один звук, Джеремая, тогда ты пожалеешь о дне, в который родился. — Он вышел, оставив дверь приоткрытой.
Подо мной как будто разожгли костер. Но к этому времени я уже ушел от боли. Я снова был с мамой в Лас-Вегасе, мы выиграли кучу денег. Она была так счастлива, все время тискала меня и говорила о том, какие мы хорошие и чистые.
Я запустил руки в жгучую воду и легонько потер кровавое пятно. И, словно чернила ручки-невидимки, оно стало таять на глазах.
— Убью! — рычала мама сквозь его пальцы.
— Сынок, я не смогу так долго ее держать, поэтому тебе лучше уйти.
Я подумал, как здорово было бы, если бы раковина была большой, как бабушкина ванна, чтобы я мог забраться туда целиком — меня бы никто не видел, и я спокойно закончил бы дело.
— Ты слышишь? — воскликнул он.
Я вытащил сорочку, ту самую, белую, с оборками-кружевцами, развернул и выставил напоказ.
— Смотрите, получилось! Все сошло!
Вода стекала с мокрого белья, образуя большую лужу под стулом.
Все стояли и смотрели, как вода капает и брызгает на пол.
Я развернул сорочку перед ними: кровь сошла, но бледное пятно все равно просвечивало на том месте, где пролилась моя кровь.
Мать завопила вновь, пиная Джексона босыми пятками и вырываясь на свободу.
Я стоял, застыв, выставив перед собой трусы и сорочку, словно старая леди — свое вязание на спицах, пока она рвалась ко мне, как собака с цепи.
— Ты всегда норовил прибрать к рукам мои вещи! — вопила она, и, умудрившись схватить настольную лампу, швырнула в меня.
Я опять увидел, как в замедленной съемке, летящий мне в лицо предмет, и непостижимым образом успел спрыгнуть с кресла, когда лампа ударилась в зеркало над раковиной. Брызги стекла и воды ударили фонтаном.
Я приземлился на пол на карачках, точно лягушка. Надо мной нависло ее лицо, забрызганное красным. Рука Джексона снова зажимала ей рот, голубые глаза крутились в глазницах точно мраморные шарики.
— Отбеливатель не всегда помогает, — оправдываясь, сказал я.
— Уходи, — процедил он, удерживая ее из последних сил — извивающуюся судорожно, со стоном.
Вскочив, я отправился за перегородку и бережно положил купленную им белую сорочку на кровать. Рукава впереди я скрестил точно на погребальном саване, положенном на крышку гроба разрезанного на части ребенка.
Потом пошел в «детскую» — выделенный мне угол в трейлере, собрал джинсы, майку, кроссовки, только без носков, и снял куртку с вешалки, которую Джексон специально соорудил мне по росту, чтобы можно было дотянуться.