В последнее десятилетие века Сара Бернар, похоже, несколько отошла от мелодрамы, приспособившись к новым вкусам публики. Она выбирает пьесы более социальной направленности, как, например, «Дурные пастыри» Октава Мирбо, поставленные в декабре 1897 года. В основе интриги лежали кровавые события 1 мая 1891 года в Фурми, когда войска открыли стрельбу по мирным забастовщикам, убив девять человек и больше тридцати пяти ранив. Тем не менее Мирбо вовсе не рисует манихейскую картину столкновения добра со злом, дурные пастыри — это и хозяева, и депутаты-социалисты с невнятными речами или даже вожаки забастовки, Жан Руль и его любовница Мадлен — их играли Люсьен Гитри и Сара Бернар, — которые толкали рабочих на жертву. Гюстав Кан подчеркивал, что Сара добивается успеха в этой реалистической драме «без всяких мишурных аксессуаров, одной лишь силой чувств и проникновенным голосом, которым она произносила социальные требования и выражала свою любовь к трибуну-анархисту». Однако в то время Мирбо был менее озабочен своей пьесой, чем «делом Дрейфуса», скандал по поводу которого начал набирать силу.
22 декабря 1894 года капитан Дрейфус, обвиненный в шпионаже, был разжалован и осужден на пожизненную каторгу. 5 января 1895 года Сара присутствовала при его разжаловании во дворе Военной школы. Его сослали на остров Дьявола, во Французскую Гвиану. Когда подполковник Пикар, начальник разведывательной службы, установил личность истинного виновника, французского офицера Эстергази, и разоблачил его в марте 1896 года, начальство пытается заставить его замолчать. В течение 1897 года Франция была резко разделена на дрейфусаров и антидрейфусаров, ссорились семьи, ссорились супруги. Сара Бернар, особо остро воспринимавшая царившую тогда атмосферу антисемитизма, с самого начала была убеждена в невиновности Дрейфуса. Она попросила Золя воспользоваться своей известностью и занять позицию в спорах, раздиравших Францию. В конце 1897 года писатель, озабоченный накалявшейся обстановкой, опубликовал три статьи в газете «Фигаро». В статье от 25 ноября он пишет об упадке общественного мнения и встает на защиту сенатора Шёр-Кестнера, со всех сторон подвергавшегося нападкам за то, что он собрал досье, доказывающее невиновность Дрейфуса: «И мы дошли до такой ужасной гнусности, когда все чувства искажены, когда нельзя желать справедливости, не прослыв слабоумным или продажным. Бесстыдно распространяются ложные сведения, глупейшие истории с важным видом воспроизводятся серьезными газетами, как будто вся нация охвачена безумием, хотя довольно крупицы здравого смысла, чтобы все расставить по своим местам. Ах, говорю еще раз, как все станет просто в тот день, когда властители осмелятся, несмотря на возбужденную толпу, быть честными людьми!» И он завершает свою статью вошедшей в историю фразой: «Правда двинулась в путь, и ничто ее не остановит».
После завершения судебного процесса Эстергази был оправдан, и 13 января 1898 года возмущенный Золя, изменив тон, публикует на первой странице газеты «Орор» открытое письмо президенту Феликсу Фору, сохранившееся в истории под названием «Я обвиняю»:
«Они [судьи] совершили злодеяние и тогда, когда прибегли к услугам продажных газет, когда позволили защищать себя всякому парижскому отребью. И вот ныне отребье нагло торжествует, а правосудие бездействует, и безмолвствует самая обыкновенная порядочность. Они совершили злодеяние, когда обвинили в намерении смутить совесть народа тех, кто жаждет возрождения Франции благородной, шествующей во главе свободных и справедливых народов, а сами тем временем вступили в гнусный сговор, дабы упорствовать в пагубной ошибке на глазах всего человечества. Они совершают злодеяние, отравляя общественное мнение, толкая на черное дело народ, который довели ложью до исступления. Они совершают злодеяние, когда одурманивают сознание простого люда и бедноты, потворствуют мракобесию и нетерпимости, пользуясь разгулом отвратительного антисемитизма, который погубит великую просвещенную Францию — родину прав человека, если она не положит ему конец. Они совершают злодеяние, играя на патриотических чувствах ради разжигания ненависти, они совершают, наконец, злодеяние, превращая военщину в современного идола, в то время как все лучшие умы трудятся ради скорейшего торжества истины и правосудия».
Сара Бернар была глубоко взволнована этой публикацией и на следующий день отправила Золя письмо, чтобы поблагодарить его за смелость:
«Позвольте мне, дорогой мэтр, сказать Вам о том неописуемом волнении, которое вызвал у меня Ваш призыв к справедливости. Я всего лишь женщина и ничего не могу выразить. Но я охвачена тревогой, я не нахожу покоя, и Ваша вчерашняя прекрасная страница стала подлинным утешением для моего подлинного страдания. <…> Вам, кого люблю с давних пор, я говорю спасибо, спасибо от имени всех сил, разделяющих мою горестную мысль, которая взывает ко мне: совершено преступление, совершено преступление».
На бульваре Перер семья Бернар раскололась: убежденный в виновности капитана, Морис, точно так же как Жюль Леметр и Франсуа Коппе, не перестает спорить с матерью. В конце концов он, не предупредив ее, уезжает в Монте-Карло. В Париж он вернется только после самоубийства полковника Анри, автора фальшивого обвинения, из-за которого был осужден Дрейфус. И больше никогда уже не вставал вопрос об их разногласии. Однако царившая во Франции атмосфера антисемитизма достигла тогда высшей точки, подогретая писаниями Дрюмона, автора «Еврейской Франции», основавшего в 1892 году «Либр пароль», открыто антисемитскую газету, распространявшуюся в количестве двухсот тысяч экземпляров. Несмотря на свою известность, Сара Бернар становится мишенью для антидрейфусаров, которые добираются даже до театра: представления «Дурных пастырей» не раз прерывались зрителями, без промедления откликавшимися на малейшие намеки в тексте. Сыпались оскорбления, в зрительном зале вспыхивали драки, дело дошло до того, что вмешалась полиция и приказала на несколько дней закрыть театр.
Руководство театром требует очень много времени, и провалы в «Ренессансе» следуют один за другим. После «Мертвого города» — пьеса Мориса Донне «Без предрассудков», в которой Сара не играла, затем «Лизиана» молодого Ромена Коолюса; несмотря на присутствие на сцене Сары, эта пьеса тоже потерпела неудачу. Кроме того, если пьесу приходится снимать из-за того, что она не нашла своего зрителя, то необходимо быстро представить другую, иначе убытки будут только увеличиваться. Здоровье Сары пошатнулось, ее до того мучила киста, что ее доктору, знаменитому Поцци, пришлось удалить ей яичники, операция совсем истощила актрису.
После двух месяцев отдыха на Бель-Иле она, однако, опять взялась за новую постановку, выбрав «Медею» Катулла Мендеса; спектакль, показанный 28 октября, не имел ни малейшего успеха. В конце концов она убедила себя, что на ее театр наслали порчу, и решила избавиться от него, сыграв там в последний раз в декабре Маргариту Готье. Долги у нее огромные — в театре «Ренессанс» она потеряла два с половиной миллиона франков, — и ей снова приходится отправляться в турне. Это будет Монте-Карло, затем Италия. Но Сара не отказывается от борьбы. Если ей не повезло с руководством театром «Ренессанс», то потому, что размеры зала не позволяли принимать достаточное количество зрителей, а новый век — это век массовой культуры. Ее девиз «Во что бы то ни стало» как никогда актуален, и 1 января 1899 года она подписывает контракт на аренду «Театра Наций», который может вместить тысячу семьсот зрителей и вскоре будет носить ее имя.
НАЦИОНАЛЬНОЕ ДОСТОЯНИЕ. 1899–1914
Если вам выпала честь быть гением, то вы уже не мадемуазель и не мадам. Вы никто, вы нечто, наделенное гением!