— Кучу, — поперхнулась Пух и демонстративно сплюнула, как только Ле Люп от нее отвернулся.
— Я буду тебе отдавать самый высокий процент, почти всю прибыль. Ты у меня будешь в деньгах купаться. Но Пух — это такая драгоценная штучка, от которой столько же пользы, сколько из роскошной меховой шубки, сделанной на куклу Барби.
Пух еще выразительнее закатила глаза.
Я понимающе кивнул.
— У меня ты будешь как у Христа за пазухой. — Он стал трепать меня пальцами под подбородком, так что я невольно дернулся, прижимая его к груди, — как бы его рука не скользнула дальше, обнаружив истину. Наконец он убрал свою лапу и принялся шарить под моей блузкой, нащупывая сосок.
— Лучше папочки у тебя не будет, — клятвенно заверял он меня рокочущим шепотом. Рука его вздымалась и опадала на моей груди — тепло пронзало меня насквозь. Ле Люп коротко хохотнул и стал давить на грудь сильнее и конкретнее.
Передо мной скалилась его широченная улыбка, в которой на этот раз появились золотые зубы.
— Добро пожаловать на борт! — расхохотался он по-пиратски.
Мы влезли в Лелюповский бордовый «Транс Америкэн». Пух вскарабкалась через меня, чтобы сидеть поближе к Ле Люпу. Дернули задним ходом с места так, что только покрышки взвизгнули, подняв густые облака красной пыли. Сделав несколько глотков из фляги Пух, я почувствовал, как рот мне обожгли тысячи муравьиных укусов. Веки налились тяжестью, когда мигнул оранжевый отражатель и желтые глаза оленя и горного кагуара просверкнули где-то рядом с нами. Меня стало сносить на Пух, голова навалилась на ее плечо. Она резко оттолкнула меня, и я переместился в другую сторону. Там и заснул, придавленный к дверце автомобиля.
— Кажется, дождь собирается, — заметила Пух.
С трудом разлепив глаза, я увидел парящие надо мной смутные фрески Ватикана.
— Пора вставать: Ле Люп положил на шоссе черного полоза.
Лик папы Иоанна-Павла Второго смотрел на меня с потолка.
— А небо ясное, как в погожий день, — заметила Пух.
Когда я перекатил голову взад-вперед, папа Иоанн Второй подмигнул мне, и губы его зашевелились, будто бы посылая мне воздушные поцелуйчики.
— Черный змей брюхом кверху наведет сырости.
Я старательно послал Римскому папе ответный поцелуй — но губы не слушались.
— Ты не умеешь пить, — Пух нависла надо мной, заслонив папу вместе с Ватиканом.
Я невольно заерзал, пытаясь выглянуть за ее плечо.
— Классно ты вырубилась, — улыбнулась Пух и отрывисто расхохоталась, показав давно не чищенные зубы. Ее пьяное лицо в красных ссадинах расплывалось и качалось передо мной точно венгерский гуляш. — Заблевала весь салон — а на себя ни капли, не иначе Бог тебя хранит. — Она заливалась смехом. — Надо ж — ни капельки… Только запах… — Она помахала рукой перед носом, — Ну и выхлоп! — Пух показала на плакат на потолке. — Ле Люп даже положил тебя под Его Святейшество.
Пух снова замахала рукой с кислой гримасой:
— Ле Люп ведь истый католик, да будет тебе известно. Здесь он помазает всех своих девок. Он хотел расстелить свои священные полосатые простыни, по я сказала, что у тебя может снова пойти «вертолет», и вместо простыней тебе подложили корыто.
Она ударила носком туфли по тазику. Я посмотрел в ту сторону, пытаясь определить местоположение корыта: голова поворачивалась мучительно долго — в это время я испытал нестерпимую тошноту и головокружение.
— На работу он тебя не выпустит, пока не опробует первый. Вот увидишь.
Пух спрыгнула с кровати.
Я медленно оглядел комнату, с трудом ворочая шеей. Перед глазами расплывались пол, стены, потолок…
— Но змей соберет грозу, а когда у нас гроза, все дальнобойщики сидят по кабинам… вот когда мы нарасхват!
Только тут я понял, отчего все так расплывается вокруг: вся комната заросла шерстью. Это была какая-то странная шерстяная комната, точно берлога, выложенная толстым медвежьим мехом. Кровать, кофейный столик — здесь были даже меховые стенные панели.
— Он хочет проверить, как на нас подействовал Джакалоп, вот почему он вынес черного полоза на разделительную полосу…
Она сидела на шерстяной койке, теребя свою фляжку, взятую с шерстяного кофейного столика. Подув в стакан, откуда вовсе не поднималось пара, Пух осушила его тремя энергичными глотками.
— Скоро дождь, — заметила она, двигаясь в сторону окна. — Надо подкрепиться.
Я кивнул.
— Завтракать будешь?
Не успел я ответить, как она уже подцепила меня за руку и усадила в постели. Резким движением вздернула мой подбородок, так что я снова уставился на подмигивающего папу Иоанна-Павла Второго.
— Смотри-ка — он тебя даже не укусил, вот это да! — Она опустила подбородок чуть вниз. — Ничего, еще все впереди.
Я не знал, как ответить на эту ядовитую приветливость в ее взгляде. В желудке у меня снова екнуло. О каком завтраке могла идти речь!
— Эй, ты! — Она вскочила с кровати. — Сначала запакостил машину Ле Люпа, а теперь меня хочешь? И не думай, что он потом не вычтет с тебя за это, крошка!
— Извини, — выдавил я, заискивающе вглядываясь в ее опухшее лицо.
Мотнув головой, она взяла стакан и вытряхнула в рот последнюю каплю.
— Пожалуй, пора. Собирайся.
Оттолкнувшись, я съехал с кровати и уставился на тазик, оказавшийся между ног.
— Мне бы…
— Все сортиры за дверями. Меня можешь не стесняться.
Мои ступни утопали в глубоком меху, когда я направился к дверям. За одной из них я обнаружил непроницаемо черную пустоту, наполненную стрекотом сверчков. Захлопнув дверь, я распахнул другую.
Вонь как из слоновьей клетки оглушила меня, и я медленно добрался по все тому же вездесущему меху до деревянного стульчака рядом с треснувшим здоровенным зеркалом во весь мой рост.
Я вгляделся в свое отражение. Несколько взлохмаченные волосы, но Пух права — никакой рвоты на мне не было. Слегка помялись юбка и блузка, но в целом вид у меня был в точности такой же, в каком я покидал «Голубятню».
Пух сцапала меня за руку на выходе из ванной.
— Пошли жрать.
И потащила из этого перестроенного сарая, захлопывая и запирая за нами широкие амбарные двери.
— Фу, никогда не привыкну к этой вони! — Зажав нос, она показала на желтые цветки, распустившиеся над зарослями скунсовой капусты.
Миновав ряды ржавых трейлеров и хибарок под жестяными крышами, с одинаково красными вельветовыми шторами, мы добрались до стоянки дальнобойщиков. Вдали маячила неоновая вывеска: три трости, скрещенные, точно мушкетерские шпаги.
— «Три Клюки», — пояснила Пух. — Это место основано тремя ящерицами. — Она вдруг тронула пальцем у меня под глазами. — Еще не было стигматов?
Я поспешно отвернулся и тут ощутил внезапное нестерпимое жжение в глазах. Тут же набухли слезы, растворяя весь остальной мир, и я потерял способность видеть.
— Ага! — рассмеялась Пух.
Я присел на корточки, пытаясь сдержать слезы, но не мог даже разомкнуть глаз.
— Я ничего не вижу!
Пух только смеялась.
— Мои глаза. Пух! Что с ними?
Яростно растирая веки, я этим ничего нее добился — напротив, усугубил ситуацию.
Тут она снова расхохоталась и, ухватив меня под мышки, поволокла вперед.
— Давай, Ширли Темпл. У меня нет времени тут с тобой играть.
— Я ничего не вижу! — кричал я, спотыкаясь. — Пух, помоги!
— Добро пожаловать в «Три Клюки», куколка! Заходи.
И она втолкнула меня вперед.
Я пошел, левой рукой вцепившись в Пух, а правой размахивая перед воспаленными веками.
— Давай, ступенька, еще одна… — говорила Пух, пока я нащупывал лестницу под ногами.
Наконец она вытолкала меня на самый верх.
Скрип алюминиевых ступеней отзывался эхом под моими подошвами. Теряя равновесие, я хватился рукой в поисках перил, но ощутил пустоту и в последней надежде прильнул к Пух.