— Прощай, Сара, — сказал он и занес надо мной лезвие. Я увидел только, как сверкнула сталь, почувствовал острую боль, за которой последовало тупое ощущение, будто какая-то часть меня шмякнулась на пол.
Я лежал на полу. Дневной свет ударил в лицо своими длинными косыми лучами. Боль была нестерпимая, пронзающая насквозь. Рука оказалась мокрой и скользкой на ощупь. Подняв ее к глазам, я увидел кровь. И все растворилось во мраке.
— Встать! — Удар в бок носком ботинка. — Очнись.
Открыв глаза, я увидел Ле Люпа, чей облик расплывался в тумане. Откуда-то со стороны гудела толпа. Повернув голову, я увидел заливающий комнату мягкий вечерний свет.
— Я уже умер? — прошептал я.
— Вставай! — Ботинок Ле Люпа еще сильнее ударил по ребрам.
Удивительно — я еще мог приподняться на локтях и, поощряемый пинками, сесть. Смутно ощущая, что все мое тело залито алыми ручьями крови. Голова разрывалась от боли, точно ее терли миллионом скребков.
Слез уже не было. Я потерял эту способность — плакать.
В голове смутно пронеслось: надо броситься ему в ноги, просить, умолять — но о чем?
— А ну, встал! — Тяжелая рука схватила за предплечье, отрывая от пола.
Самое удивительное — оказалось, я еще могу принять вертикальное положение и доковылять до ванной, куда он волок меня.
Пинком распахнув дверь, он затащил меня за собою. Все ясно, здесь он меня и порешит. Я уже и так, наверное, истек кровью, так что осталось только включить горячую воду…
— Смотри! — прозвучало как приказ.
Я оторвал взгляд от ванны и с трудом посмотрел на него.
— Смотри! — встряхнул он меня и кивнул на зеркало.
Это было зеркало в раме, подсвеченное гирляндой круглых лампочек, вроде тех, что стоят в гримерной какой-нибудь звезды. Сколько раз я стоял перед ним, примеряя на себя улыбку Сары, ее манеру подмигивать, посылать воздушные поцелуи, отбрасывать волосы…
— Смотри! — приказал Ле Люп в третий раз, ткнув меня в зеркало.
Я различил в зеркальном отражении кого-то рядом с Ле Люпом. Но никак не мог узнать, кто это. Череп был залит кровью. От былого великолепия остался, словно в насмешку, единственный золотой локон, болтавшийся точно иссохший рог единорога. Ле Люп, любуясь этим зрелищем, потянулся к нему. Он оттянул его точно сорвавшуюся пружину часового механизма. В руке снова блеснул складной нож с лезвием на пружине. Точно птица, пронзающая водную поверхность, для того чтобы схватить добычу, лезвие врезалось в скальп, снимая последнюю прядь. Ле Люп поднял окровавленный локон над головой.
По обнаженному скальпу хлынул новый ручеек, заливая лоб, обводя окантовкой брови и наконец застыв рубиновой каплей. Я смотрел на эту затвердевающую капельку, похожую на слезу, которая оторвалась, падая с чуть слышным всплеском в глаз.
Мой глаз. Я сморгнул эту каплю, и она отекла глазное яблоко, окрашивая белок жидко-розовым цветом.
Послышался смех, низкий и утробный. Я повернулся: Ле Люп совал кулаком в воздух над моей головой, оскалив рот в победной улыбке, как индеец, доставший скальп врага. Внезапно он схватил меня и выволок из ванной. Голоса снаружи стали громче и слышней, перерастая в зловещий настойчивый ропот.
Мы прошли мимо стула, на котором свершилась моя казнь. Ошметки волос валялись вокруг, точно хвоя с рождественской елки.
Он подтащил меня к двери, но, прежде чем распахнуть ее, зашел сзади и заломал мне руки за спину, связав запястья.
— Стой здесь, — бросил он, прислонив меня к стенке.
Дверь распахнулась настежь. Скрипнуло крыльцо под его башмаками. Голоса толпы мгновенно стихли.
Я сполз по стенке вниз.
Снаружи доносилось только молчание. Наконец, сквозь приотворенную дверь, я услышал, как Ле Люп чиркнул спичкой о деревянное перильце. Была такая тишина, что я услышал, как он затягивается и выпускает дым. Но до меня донеслись не горячие табачные клубы, а копченый смрад керосина. Я мигом нарисовал себе картину: я был, словно Жанна д’Арк, окружен лесом горящих факелов. Когда Сара узнает о том, что я погиб мученической смертью, она заплачет от зависти.
После нескольких неторопливых затяжек Ле Люп прокашлялся и поведал толпе:
— Хочу выразить признательность за то, что в этот прекрасный осенний вечер вы почтили присутствием мой особняк. — Голос его был обманчиво спокоен. — Много шума поднялось вокруг этого места последнее время, насколько я понимаю.
Впервые со времени появления Ле Люпа на крыльце толпа нарушила молчание одобрительным гулом.
— Слышал, здесь толковали о черной магии.
Эти слова были поддержаны еще более выразительным шумом.
— Обвинения в оборотничестве, мошенничестве, ворожбе и… — крыльцо перестало скрипеть под его башмаками, — в преступлениях против природы.
Прежде чем толпа успела отозваться, Ле Люп продолжил:
— Еще мне известно, что там, где деньги текут рекой, нет недостатка в разговорах о чудесах, святых и призраках. А также об Иисусовом откровении.
Он стал говорить нараспев, точно странствующий проповедник с палаткой, бросающий в толпу риторические вопросы, сам же на них отвечая. Между тем никто не издал ни звука в ответ.
— М-да, деньги между тем льются и льются рекой, и мне даже не верится, что кто-то — подчеркиваю — кто-то заговорил об огне и даже об истреблении моей собственности. Возможно, я заблуждаюсь.
Я услышал, как заерзала толпа.
— Может, здесь кто-то хочет просветить меня насчет огня и его благодатного использования?
Толпа растерянно переминалась.
— Вы уверены, что таких нет? Потому что я специально вышел на крыльцо, чтобы поучиться у вас мудрости и дальновидности! — Снова крыльцо заскрипело под его башмаками. — Итак, среди нас появилась черная змея. Интересно узнать, какой урон нанесла она вам?
Ле Люп с шумом передвинул кресло на веранде.
— Ну, что ж, посижу, послушаю, что вы расскажете. Пусть каждый, кто пострадал от этой напасти, выступит сам. Давайте, смелее! Я знаю, вы все не из робкого десятка. Стелла?
Стелла только сухо закашлялась в ответ.
— Может, ты, Петуния? Слышал, как ты вымогала деньги у паломников — но разве это может сравниться с затратами на косметику и платья для телевизионщиков, которые — вот досада — так и не прибыли поглядеть на наше чудо. Ах, как жестоко она разочаровала нас, черная змея! Какие мы понесли убытки! Во всем этом чувствуется коготь Сатаны, спланированная работа Супостата и Архиврага.
Стелла зашлась в усердном кашле, словно это могло сделать ее невидимой.
— Ну, давай же, Стелла! Петуния! Начинайте выражать свое возмущение! Только не рассказывайте, что вы стали такими скромницами в моем присутствии. А ты что как воды в рот набрала, Мери Блаженная? — Кресло под Ле Люпом скрипнуло, когда он развернулся к ней. — Слухи до меня дошли, хоть я никогда особо не верил слухам, что ты вместе со всей честной компанией неплохо поторговала картофельными чипсами. Видно, осталось еще несколько мешков, и у тебя от жадности бельма раздуло, как у слепого в повязке. Какой удар по финансам — не иначе дело рук властителя ада!
Я услышал, как Мери Блаженная пролепетала что-то в ответ.
— Сама знаешь, лучше тебе помолчать — потому что ответить нечего! — сказал Ле Люп с сардоническим радушием. — Ну же, давайте! Я же за вас рассказываю все, что натворила здесь черная змея! — Он топнул в крыльцо. — Несите свои факелы, кидайте! Вперед! Никто не хочет?
Сердце мое замерло после этого откровенного предложения сжечь меня дотла. Я ловил малейший шорох в ответ на его приглашение.
Ле Люп встал.
— Лаймон! — послышался его зычный рев — словно бы он узнал давнего знакомого с расстояния в километр. — Лаймон! Возьми факел и выкури это зло из моего дома, ты же хотел? — Ле Люп двинулся к двери. — Ведь маленькая девочка… — последние слова он выговорил с нескрываемым сарказмом, — оскорбила тебя в лучших чувствах, не так ли? — Ле Люп ударил кулаком в дверь. — Ты же просто хотел поиграть с ней, в отсутствие папочки — и какая досада! Какой кошмар! Представляю, как ты был разочарован, и скорблю вместе с тобой, Лаймон. — Тень от головы Ле Люпа закачалась из стороны в сторону… — Что скажешь, повар?