Вот почему перед Пьетро и его стражей возник Наджмуд и передал ему устное послание, прозвучавшее как смертный приговор.
– Мой отец желает сообщить тебе об изменении всех наших планов. Ему стало известно, что аль Камил и франкский султан путешествуют не вместе, так что они еще не видели друг друга. Поэтому отец считает, что будет лучше, если Абдулла уедет в Наблус, а ты, Пьетро, покажешь императора Фридриха своей страже, когда он завтра будет ехать по городу.
Пьетро стало плохо. Он рассчитывал, что будет только с одним Абдуллой в пиршественной зале. Теперь же вместо этого он должен будет умереть на улицах Иерусалима, изрубленный мечами своих друзей. В эту ночь он не спал. Он мерял шагами свою спальню и думал, преклонял колена и молился. Но к утру дело обстояло точно так же, как и ночью. Пьетро требовалось чудо. А он в чудеса не верил.
Утром он уже был на улице, в толпе, ожидающей приезда императора. Его стражники нервно проверяли пальцами остроту своих клинков. Во мгле этих обстоятельств высвечивался один только лучик надежды – накануне поздно вечером Пьетро послал двух своих стражников, чтобы они вытащили из постели старого еврея-портного и доставили к нему. Пьетро начал орать на него по-арабски, обвиняя старика в том, что тот что-то не так сделал с его костюмом. Разыгрывая свирепую ярость, Пьетро даже ударил старика. Когда портной упал, Пьетро подхватил его и прошептал ему на иврите:
– Пошли своих сыновей к султану в Наблус! Предупреди его, что ему грозит смерть от рук федаинов! – Он тут же выпрямился, продолжая кричать: – Собака и сын собаки, свинья, убирайся отсюда!
Стражники ухмылялись, одобряя его тираду. Но перед тем как убраться из покоев Пьетро, портной подмигнул ему и улыбнулся. В 1229 году каждый еврей, живущий в Иерусалиме, был заговорщиком.
Пьетро это несколько успокоило, тем более что он знал – из всех калифов со времен Салахэтдина аль Камил лучше всех относился к евреям. Ни один еврей не захочет, чтобы убили властителя, который защищает их жизни и имущество, и на его месте оказался человек, который их ненавидит. Пьетро был уверен, что портной пошлет своего сына.
Однако, стоя у Восточных ворот, Пьетро ни в чем не был уверен. Издали он увидел свиту Фридриха. Судя по тому, что он не заметил отблеска солнечных лучей на их доспехах, они были без оружия. Они красовались в ярких одеждах, и над их головами развевались знамена. Он даже слышал военную музыку и гимны, которые распевали германские рыцари и пилигримы.
Пьетро оглянулся вокруг. В толпе были бородатые греческие священники с большими серебряными крестами, смуглые марониты, евреи в их синих шубас, мусульманские кадиши с белыми тюрбанами хаджей. Но никого, кто мог бы ему помочь. Ни одного человека, владеющего оружием, который не принадлежал бы к лагерю его врагов…
И никого, с горечью подумал он, у кого я мог бы выхватить меч и сразиться с убийцами. Единственное оружие – посох вот этого паломника…
Сузив глаза, он пригляделся к посоху. Он был крепкий, суковатый. Удар таким посохом, хорошо нацеленный…
Процессия приближалась.
Но мне потребуется время. Если указать им на другого человека вместо императора… Но этого человека наверняка убьют… Все же лучше кто-то, чем Фридрих. Пусть лучше это будет какой-нибудь неизвестный рыцарь, в руках которого не находится судьба всей империи.
Процессия поравнялась с ними.
– Который? – прохрипел куаид.
Пьетро в отчаянии понял, что не может указать на какого-нибудь простого рыцаря. Даже эти мамлюки различали людей по богатству их одежды.
И тут его глаза остановились на Германе Залца, осыпанном драгоценностями не меньше любого короля и выглядевшим импозантнее, чем Фридрих, да и старше.
– Вот тот! – закричал он и, когда они оставили его и бросились вперед, вырвал у пилигрима суковатый посох столь стремительно, что тот упал. Но, падая, завопил. Один из стражей Пьетро обернулся, но Пьетро нанес ему посохом по голове удар такой силы, что, даже смягченный толстым тюрбаном, он свалил стражника на землю. Остальные трое набросились на Пьетро.
Но Пьетро был мастером фехтования, а его посох – длиннее любого меча. Он держал их на расстоянии, отражая их удары, однако понимая, чем это должно кончиться. Потом он заметил, как сотник подал знак и двое из них прекратили бой и побежали по направлению к Герману Залца, и закричал:
– Берегись, Герман Залца! Они хотят убить императора!
Фридрих увидел, как два сарацина нападают на безоружного европейца. Тот взмахнул рукой, и пять могучих германских рыцарей обрушились на стражей Пьетро. Через три минуты все было кончено.
Пьетро, тяжело дыша, опирался на свой посох, ликуя, – он не получил даже царапины. Все четверо страшных мамлюков валялись мертвыми, а Фридрих, Римский император, восседал на лошади и не веря своим глазам смотрел на своего друга.
– Пьетро! – вырвалось у него. – Я думал, что тебя нет в живых!
Он соскочил с лошади, обнял Пьетро и расцеловал в обе щеки.
– Ты снова спас меня! – сказал он. – Я говорил тебе, что наши жизни связаны. Ты мой ангел-хранитель. Но кто эти сумасшедшие, с которыми ты сражался?
– Мамлюки, – устало сказал Пьетро. – Их послали убить вас и султана…
– Султана предупредили? – спросил Фридрих.
Пьетро покачал головой.
– Не знаю, сир, – прошептал он. – Я пытался известить его, но дошло ли до него мое послание, я не знаю…
Фридрих обернулся к молодому сирийскому рыцарю.
– Немедленно скачи в Наблус, – приказал он, – и сообщи Его Величеству о том, что здесь произошло, и об опасности, угрожающей ему. Не жалей коня, скачи!
Снриец рванул коня и помчался во весь опор.
Сейчас времени для расспросов и разговоров не было. Молча они проехали во двор храма Гроба Господня. Колокола не звонили. Никто из христиан, живущих в городе, не пришел приветствовать их. Ни одного священника.
Фридрих спешился. Пьетро и Герман Залца следовали за ним. Они вошли в темный храм, император прошел к мраморной гробнице под треснувшим сводом. Греческие священники шли за ним, словно они, если бы посмели, не допустили бы его сюда.
Германские рыцари держали в руках факелы. Фридрих преклонил колени, и все сопровождающие сделали то же самое. Пьетро смотрел на мраморную плиту, ради обладания которой погибли многие тысячи людей. Он считал, что должен испытывать торжество при виде этой победы Фридриха, почтение к месту упокоения Иисуса перед его вознесением. Но он ничего не чувствовал. Он опустился на колени перед мраморной глыбой и видел только мраморную глыбу – и ничего больше. Он испытывал сожаление, не находя в себе никаких эмоций, но оставался самим собой. Придет день, когда он научится чувствовать от этого удовлетворение.
Фридрих встал и подошел к алтарю. Там висел золотой венец. Не было видно ни одного священника, ни одного епископа, ни одного представителя католической церкви, ибо Папа Григорий предал отлучению каждую пядь земли, на которую ступит нога Фридриха.
Император неторопливо взял венец и сам возложил его себе на голову.
– Именем Святой Троицы, – спокойно сказал он, – я, Фридрих Второй, Божьей милостью император Римской империи, августейший король Сицилии, объявляю себя отныне королем Иерусалима.
Никто не двинулся с места, никто не сказал ни слова.
Тогда Герман Залца произнес короткую речь об их обязательствах перед императором, и они все покинули храм Гроба Господня.
В знак особого благоволения Пьетро поместили вместе с императором и Германом Залца в доме куади Шамсутдина. Был приготовлен огромный пиршественный стол, Фридрих настоял на том, чтобы на пиру присутствовали и мусульманские эмиры.
– С этого дня, – сказал он, – в Святой Земле воцарится мир между мусульманами и христианами. Пусть мир царит здесь, как он царит в Сицилии!
Пьетро был снедаем желанием поговорить с императором, расспросить его об Элайн, но у него не было такой возможности. Сразу же после пира они отправились в поездку по городу, предводительствуемые куади. Они проехали по Виа Долороза к стене, ограждающий Иерусалимский храм, а затем к мечети Аль Акса.