— Освободить дорогу! — громко приказал один из чекистов, держа на весу пистолет. — Всем прижаться к стене, живо!..
Никто особенно и не возражал. Пассажиры спокойно повиновались и равнодушно смотрели, как тащат по коридору двух скованных наручниками людей. Детина пробовал позвать своего Мишаню, но тут же получил рукояткой по башке и заткнулся.
В тамбуре штабелями стояли ящики с фруктами. “Чистые руки” освободили проход, подтащили своих пленников к двери. Андрея охватила странная апатия. Он знал, он чувствовал, что это еще не конец, что жизнь не может оборваться так нелепо и глупо — под этот грохот, гарь и проносящуюся мимо темноту. Поэтому он молча смотрел, как хнычет и канючит его собрат по несчастью, как отдирают его побелевшие пальцы от поручней.
— Может, пристрелить их для надежности? — предложил младший по званию.
— Патронов жалко, — возразили ему. — Да и потом, при такой скорости они уже никому ничего не расскажут.
Последнее, что увидел Андрей, был офицерский ботинок, летящий ему в лицо… Потом была страшная боль, и ночь вокруг стала еще темнее.
Александра искала мужа по всем больницам и моргам. Потом подключила знакомых, друзей. Через неделю наняла частных сыщиков, но и это не дало никаких результатов. Она не могла уже больше смотреть на чужих покойников и просто парализованных, искалеченных, сошедших с ума. Казалось, все горе Москвы и соседних областей прошло перед ее глазами.
В милиции уже были готовы закрыть дело о розыске, как вдруг поступила информация о происшествии на дальнем перегоне. Оба пострадавших подходили по приметам. Сначала ей показали труп того самого хохла, что так неосторожно заглянул в чужое купе. Потом повезли в больницу, где с перебитым позвоночником и открытой травмой головы лежал Андрей. Она узнала его сразу, хотя лицо было обезображено и сильно обросло бородой. Говорить он уже мог, но сознание его было спутано, речь бессвязна.
Что с ним произошло, она так никогда и не узнала. Никто не смог ей объяснить, почему на его запястьях синяки от наручников, с кем и куда он ехал, и что за фотографии нашли у него в кармане. Эти странные снимки она будет рассматривать еще несколько лет. На них ее муж был снят на теплоходе с какой-то молоденькой, довольно симпатичной девушкой. Одна из фотографий была групповой. Среди полусотни людей в первом ряду стоял человек с гитарой, очень похожий на Владимира Высоцкого. “Это монтаж”, — уверяли друзья, когда она делилась с ними своим недоумением. “А остальные?” — спрашивала она, но внятного ответа не получила. Америка, конечно же, сорвалась. Через полгода Александра, правда, отправила туда сына, но это уже было связано не с эмиграцией, а с учебой.
Прошлое неожиданно напомнило о себе визитом следователя с Петровки: какой-то проходимец воспользовался утерянным паспортом мужа и основал компанию, собиравшую у народа деньги под большой процент, а потом исчез вместе с ними. Недоразумение тут же выяснилось, но еще долго звонили обманутые вкладчики: орали, матерились и грозили чуть ли не убийством. Один даже в квартиру прорвался и буянил до тех пор, пока не увидел Андрея в инвалидном кресле. Смех смехом, но номер телефона пришлось заменить и консьержку предупредить, чтоб никого не пускала.
Упорство, с которым Александра пыталась вытащить мужа, удивляло даже самых близких. Они убеждали смириться с обстоятельствами, ведь после таких травм не восстанавливаются. Но бесконечная череда операций, больниц, консультаций лишь усиливала ее решимость. Когда от лечения отказался знаменитый Дикуль, она проплакала всю ночь, но утром возобновила свои попытки. Одна из комнат была превращена в тренажерный зал, по которому она возила мужа в коляске от снаряда к снаряду и чуть ли не силой заставляла совершать бессчетное число упражнений. С позвоночником скоро наметился прогресс; с головой же все обстояло намного сложнее: он по-прежнему ничего не помнил, никого не узнавал, но когда она ему читала книги или включала телевизор, выражение лица уже было вполне осмысленным. Он легко запоминал все новое, но прошлого для него не существовало.
Иногда ей казалось, что он просто придуривается. Вдруг спросит:
— Ты кто?
— Я твоя жена, — терпеливо отвечала она.
После этого он обычно долго смотрел на нее, отрицательно качал головой, а на лице у него появлялась эта неприятная, идиотская усмешка.
— Ты хорошая, ты заботливая, но ты не жена, — говорил он. — У меня знаешь, кто жена?.. Еврейка!
На последнем слове она обычно била его по губам. Он это знал, но все равно говорил. У нее, как правило, после этого опускались руки. Но потом она поняла, что эта глупая фраза — единственное, что связывало его с прошлой жизнью; больше он ничего не помнит. Однажды, когда в очередной раз он ее произнес, она охотно и без тени раздражения с ним согласилась.