Надежда (смотрит на даму разъяренно). Да вам-то какое дело? (Петровичка замолкает, но это молчание говорит гораздо больше, чем если бы она сказала: «Я прекрасно знаю тебе цену!») А, кстати, где ваша дочь? Почему она вас не дождалась? И как вы собирались войти, если у вас нет ключа?
Петровичка. Моя дочь работает.
Надежда. Так и я работаю.
Петровичка. Она врач. Хирург.
Надежда. Что вы говорите.
Петровичка. Доктор Жанна Петрович.
Вам наверняка знаком тот тон, которым говорит госпожа Петрович, и который доводит Надежду до умоисступления? Она не скандалит, она не кричит, она даже не навязывает вам спор. Она просто спокойным голосом приводит некоторые факты, которые в этот момент совершенно не важны, но против которых Надежда ничего не может возразить. Потому что сама она не доктор. Она гримерша на телевидении. И хотя это совершенно приличная работа, которую она добросовестно выполняет, несмотря на то, что жить на эту честно заработанную зарплату можно лишь очень скромно, всего этого в данный момент явно недостаточно. Ей бы больше всего на свете хотелось иметь основания сейчас заявить: «А я доктор-примариус Надежда Илич, заведующая отделением и директор больницы, в которой работает ваша дочь. И я ее сейчас уволю!» Вот так, хладнокровно, спокойно. И посмотреть на выражение лица этой отвратительной дамы. И тут она думает, а почему бы так не сказать? И говорит:
Надежда. А я доктор-примариус Надежда Илич, заведующая отделением и директор больницы, в которой работает ваша дочь. И я ее сейчас уволю!
Выражения лица госпожи Петрович вообще не меняет. Она продолжает так же, с тем же, обусловленным изгибом бровей, недоумением пристально смотреть на Надежду, ликование которой длится не дольше мгновения. Петровичка без слов отступает в сторону от Надежды. Еще не хватало связываться с сумасшедшей. Она ничего не говорит, просто отходит на пару шагов и смотрит прямо перед собой. А Надежда вовсе не сумасшедшая, она поняла, какую сцену устроила. Ей неприятно.
Надежда. Не волнуйтесь, с вашей дочерью все будет в порядке. Я не… не директор. Я там не работаю.
Петровичка особым тактом не отличается.
Петровичка. Это сразу видно.
Надежда. Не очень-то красиво так говорить.
Петровичка лишь пожимает плечами. Вот так и стоят две эти женщины, каждая на своем краю жизни и лестницы и смотрят по сторонам…Потом госпожа Петрович все-таки решает втащить свой огромный чемодан по крутым ступенькам. Точно трудно сказать почему, но таково ее решение. И она начинает его дергать.
Надежда. Куда вы с этим чемоданом. Заперто.
Петровичка. Не важно. Не может же он так стоять посреди улицы.
Надежда. А какая разница?
Петровичка. Прошу вас, девушка, прекратите ваши расспросы. Я старая женщина, если хотите, помогите, нет — оставьте меня в покое.
Надежда. Хорошо, подождите. Я помогу. (Тащит чемодан. С таким трудом, что это ее изумляет.) Что у вас там такое… Все ваши вещи? (Надежде наконец-то удается затащить чемодан наверх. Она ставит его на площадку перед входной дверью. Перед запертой дверью.) Вот. И что теперь?
Петровичка. Подождем.
Надежда. Чего подождем? Кого?
Петровичка (теряет терпение. Отрезает). Годо!
Надежда. Кого?
Петровичка. Вы, девушка, совсем ничего не знаете. Садитесь сюда, наберитесь терпения. Что-нибудь же должно произойти.
И действительно, нечто происходит. Из дома доносится слабенький голос. Надеждина бабушка поет. Надежда радуется.
Надежда. Слышите? Она здесь! (Надежда прислушивается.)
Петровичка. Что?
Надежда. Как — «что»?
Петровичка. Я ничего не слышу.
Надежда. Ну что вы за несносная особа.
Петровичка. А вы дерзкая и невоспитанная.
Надежда. Я дерзкая? Но почему? Что такого ужасного я сказала?
Петровичка смотрит на молодую женщину с выражением глубокой оскорбленности.
Надежда. И что вы на меня так смотрите? Чем я вас так страшно оскорбила?
Петровичка обиженно отворачивается. Надеждина бабушка снова начинает напевать где-то в глубине квартиры. Надежда кричит, ликует, нервничает — все одновременно.