Но сам стоит, задрав голову, прямо под гранатомётчиками.
Аким отходит к своему окопу. Тяжко вот так ждать. А этот чёртов Теренчук, словно прирос к прицелу или умер на нём. Не шевелиться. Сгорбился и сидит.
Все замерли опять, ждут, Саблин снова тянет сигарету из пыльника, закуривает. Только закурил, взводный тут же забирает у него сигарету. Аким вздыхает, тянет следующую.
А Теренчук так и не шевелится.
— Помер он там, что ли? Хайруллин, он там жив? — кричит урядник Носов.
Аким видит как на фоне зарева, там, высоко, на краю оврага, Хайруллин машет на него рукой, мол: не мешай.
А секунды идут.
Тягостно это всё, тягостно. Ждать удара, так хуже ничего нет. «Ответка» прилетит, все это знают и ждут. Быстрее бы уже. Саблин накурился, хотел кинуть окурок, так кто-то из казаков его забрал.
И тут:
— Товсь! — орёт Теренчук, так и не отлипнув от прицела.
— От струи! — в след ему орёт Хайруллин.
И сразу за этим:
Пах…
Над оврагом вспышка, все как днём стало видно на долю секунды, и снова темнота.
В-с-с-с-ш-ш-ш…
Звук быстро становится свистом. И стихает.
Все замерли, все ждут, задрав головы, смотрят на Тренчука. А он так и сидит, скрючившись у прицела. Так и не отлипает от него.
Глава 3
Саблин открыл глаза и увидел Савченко. Тот улыбался, ставил на тумбу, что слева от кровати, запотевший пластиковый жбан. Рядом пакет положил. Пакет непрозрачный был, от него так пахнуло острым вяленым мясом дрофы, что у Акима слюна выделилась. Деликатес. Редкая еда. А жбан (сто процентов) с драгоценным пивом. Савченко старается не шуметь, но видит, что Аким открыл глаза, спрашивает:
— Что, разбудил?
— Не спал, — говорит Саблин.
— Задремал?
— Да нет, просто… Закрыл глаза.
— К тебе не попасть, очередь, как станичному голове, — говорил Олег. — Я какой раз прихожу, а у тебя всё кто-то сидит. И сидят, и сидят. Чего им всем нужно?
— Да интересуются всё, как да что, — нехотя отвечает Саблин.
Савченко становится серьёзным. Садиться на стул верхом, как на квадроцикл.
Аким думает, что и он сейчас начнет вопросы задавать, тоже будет интересоваться, но Олег, чуть помедлив, произносит:
— Слышал, что там, в рейде, произошло. Ты это… — он говорит медленно, не гладя на Саблина. — Знай, что бы там люди ни болтали, но я верю каждому твоему слову. Я тебя давно знаю, не тот ты человек, который брехать будет. Раз так сложилось, значит, по-другому сложиться не могло.
Савченко, видно в курсе всего был. Всё, значит, знал.
Аким помрачнел, знал, вернее, догадывался, что люди будут разное говорить о происшедшем. Он глянул старого на приятеля и спросил:
— А что люди говорят?
— Люди? Казаки молчат, а бабы чего только не сочиняют. Чего с них, с куриц взять. Машка Татаринова бегает, народ баламутит. Бабы погибших казаков тоже дурь несут, я тут все эти сплетни пересказывать не буду.
— Расскажи, — просит Саблин.
— Да отстань ты, — говорит Савченко, чуть раздражённо, — ещё я бабью брехню не пересказывал.
Да, видно, мерзости по станице про рейд говорят. Совсем, видно, плохое.
— Ещё раз говорю, если так случилось, если пришлось… — он не говорит, что именно пришлось делать, — значит, другого выхода не было.
Саблину вдруг самому захотелось всё ему рассказать, вроде как объясниться, чтобы понял, как всё было. Но он сдержался, не такие они уж и друзья, чтобы таким делиться. Юрке бы всё рассказать. Но Юрка в коме. Ему лёгкое восстанавливают.
— У меня у самого такое было, — вдруг говорит Савченко. Снова смотрит не на Саблина, а в угол куда-то. Сложил руку на руку на спинку стула, барабанит пальцами. — Был у меня один китаец, толковый был мужик. Я с ним три раза на промысел ходил. Никогда не ныл, крепкий. Вроде небольшой, а тянул на себе не меньше других. Пошли мы на девяносто шестую высоту. Недалеко, там вертолёт разбитый я давно заприметил, думали алюминия нарезать. Помнишь, там же никогда не было переделанных.
Саблин не помнил, давно всё это было.
— А тут нарвались, — продолжает Олег, всё еще не глядя на Акима. Словно со стеной говорит. — Стали уходить, да и ушли бы. До лодок километров пять оставалось. От бегунов отбились бы, а этот… китаец… Короче, нарвались мы на рой. На шершней. Ты шершней лесных видел? Видел же.
Аким отрицательно мотает головой.
— Зараза редкая, это тебе не оса степная жёлтая.
«Она и степная-то — мерзость опасная», — думает Саблин.
— И даже не чёрная, — продолжает Савченко.