Первый раз Михаська увидел гармошку с колокольчиками. Другие гармошки видел, а такую, чтоб и с колокольчиками – не видел никогда. Так он весь остаток дня и простоял около гармониста и глаз с его гармошки не спускал, что и про штаны забыл, и про дедушкин наказ. Пришёл он в сельцо из города в тех же заплатанных штанах, но с гармошкой под мышкой. Как он её сторговал – никто не знает, но факт остаётся фактом. Фактом было и то, что пока Михаська до Сельца шёл, а это без малого шесть десятков вёрст, то и играть на гармошке выучился. В сельцо вошёл уже не гармонистом-шелкопёром, а мастером и уважаемым жителями человеком. Гармонист в любой деревне на виду. А тут и представляться не надо, гармошку издалека слышно.
Дед Спиридон было хотел пожурить внука за то, что вернулся в тех же штанах и за то что его наказ не выполнил, да не стал, понял, что купленная гармошка не фунт изюма, вещь солидная, привлекательная и, как потом выяснилось, она и в пастушеском деле помощница.
Если раньше дед Спиридон коров по всей деревне собирал и в луга правил, то теперь было достаточно Михаське выйти за околицу, растянуть гармонику, так со всей деревни к нему коровки и топают. Михаська их до того натренировал, что они у него и на обед под звуки гармошки идут и вечером домой тоже. А если какая бурёнка не туда пошла, то Михаське достаточно дзинькнуть в колокольчик и та сконфуженно возвращается в стадо.
Так бы оно и шло, только подрос Михаська, выломался в красивого парня. На него стали девушки засматриваться. И находилась средь них одна, что была особенно люба молодому пастуху. Звали её Пелагеей. Нравились они друг другу. А встречались на том самом холме, где вот он, – бригадир кивнул в мою сторону, – ногу оболезнил, не так наступил и в кротовину попал.
После такого вступления все притихли и насторожились. Вон как дело-то поворачивалось и хотелось всем узнать, что за звуки на холме я слышал? А Иван Иваныч, как заправский рассказчик, выждал минуту- другую, чтоб усилить внимание, продолжил.
– Что уж там говорить, играл Михаська мастерски. О нём слава по округе шла. И как в таких случаях бывает – следом за славой ходит зависть… – бригадир умолк, достал из костра прутик с пламенем, прикурил и бросил прутик в костёр.
– Что, кто-то позавидовал, что Михаська своей игрой на свадьбах много денег зашибает? – спросил Пахом. – Знамо, так и было… Это как пить дать.
Рассказчик улыбнулся.
– Нет, было совсем не так. – Отмёл предположение Иван Иваныч. – Играл, конечно, Михаська и на свадьбах и на других гуляньях, только денег он за свою работу не брал. В этом-то и вся заковыка. Профессия у парня была не денежная и не привлекательная. Пастух есть пастух. А ведь мог бы с кнутом по лугам в дождь и ветер не ходить, одной бы игрой на гармошке зарабатывал гораздо больше. А он нет, как пас, так и пас. Из-за этого у них с Полюшкой и разногласие вышло. Девушка считала, что каждый труд должен оплачиваться и его игра тоже, а Михаська по-другому думал: «Работа делу рознь, – говорил он. Работа для пропитания, а дело для услады души. Вот моя игра – есть дело, и я не хочу даденный мне божий дар превращать в работу».
– Это он зря так, – возразил Степан. – Любой труд должен вознаграждаться… А как же. На этом мир стоит – потрудился – получи…
– Давай, Иван Иваныч, сказывай дальше. А ты, Степан, свои замечания потом выскажешь. – Осадил его Гришка. – Дай дослушать.
– Да я что… Попросите продолжить – продолжу. Скажете «замолчи» – замолчу. – проговорил рассказчик. Он немного помолчал и заговорил снова.– Это дело с вознаграждением не так просто решалось. Полюшка на своём стоит, а Михаська на своём – не буду, – говорит, – божий дар с яичницей путать.
– Почему с яичницой? – спросил Гришка.
– Потому и с яичницой, что она идёт на усладу живота, а не духа, – пояснил бригадир. Потому и пословица такая в народе родилась, как не путать божий дар с яичницей. Пословицы тоже на пустом месте не рождаются.
– Не знаю как там у Михаськи, а я как поем яичницы, так у меня душа больше брюха радуется, – весело проговорил Гришка. Все засмеялись, а Иван Иваныч своё слово в строку вставил:
– Молодой ты ещё, Гриня, не понимаешь. Михаська из высших соображений за игру плату не брал, потому как считал музыку делом божественным. Ведь он как научился играть- то? Повторяю: Бабушка Федора сказывала, что играть он научился – пока шёл из города в Сельцо. Вот так. Шестьдесят вёрст прошёл и в деревню вошёл уже состоявшимся гармонистом.
– Твоя правда, – подытожил возникший спор Степан. – Другие гармонисты годами меха мурыжат, а такой силы игры не достигают. Играют, конечно, деньгу берут, потому как это у них и есть работа, а Михаська никогда свою игру работой не называл. Может быть потому и не называл, что чувствовал в себе её божественное происхождение.