Речь папеньки закончилась, публика зашевелилась. Сейчас всей семьёй поедут домой, потом подадут пироги, а в сумерки маменька будет играть на гуслях, и все будут петь: «Стонет сизый голубочек» или «Среди долины ровные». Так и окончится воскресный день. А синие глаза опять будут широко раскрыты без сна до утренней зари.
НЕ ИСПУГАЛСЯ!
Куда девалось у Николи благоговение перед личностью главного начальства семинарии. Бывало, войдет в класс епископ[7] Иаков, и сердце у Николеньки трепещет, замирает от какого-то смутного страха. От сторожа до профессоров — все трепетали перед этим человеком с чёрными, горящими, как уголья, глазами на бледном лице. Высокий, худой, в шёлковой рясе, с крестом на груди, украшенном алмазами, в высоком головном уборе, с которого спускалась на плечи чёрная ткань, епископ производил впечатление какого-то высшего существа.
Но вот перед глазами юноши Чернышевского прошли картины издевательств над товарищами: и голодный стол, и карцер, и порка — всё творилось белой холеной рукой. И к этой руке семинаристы должны были подходить под благословение.
Точно спала с глаз пелена, и от первоначального страха перед начальством ничего не осталось. Благоговение сменилось ненавистью. Когда епископ входил в класс, чтобы прослушать урок, он уже не был для Чернышевского ни настоящим воспитателем, ни научным авторитетом.
И в самом деле, какие сцены происходили на экзаменах?
Ректор[8] семинарии, занимавший высокий сан архимандрита[9], захотел озадачить семинаристов и предложил одному ученику такую задачу:
— А скажи-ка, сколько лошадь может в день привезти воды?
Тут уж был озадачен не только ученик, но и учитель Смирнов. Хоть и совестно ему поправлять начальство, а ничего не поделаешь.
— Благоволите, ваше высокопреподобие, вопрос ваш немного дополнить: какова вместимость бочки, сколько привезено бочек?
Ректору не по себе стало. Покраснел. Но выдать своего смущения перед учениками нельзя.
— Ну, там уж это ваше дело, — говорит. Надулся и больше вопросов не задавал.
Епископ Иаков считался человеком большой учёности. Он интересовался раскопками Золотой Орды, привлекая к этому делу учёных, а потом использовал их работы для своих статей, которые печатались в саратовской газете «Губернские ведомости». Его называли покровителем просвещения в саратовском крае.
Вот приезжает он в семинарию на урок зоологии.
Учитель заговорил об отделе четвероруких.
— A-а, о четвероруких! — заинтересовался епископ и обратился к ученику:
— Ну-ка, скажи о четвероруких!
Ученик стал отвечать:
— К отделу четвероруких относятся обезьяны.
— Почему это?
— Обезьяны имеют устройство пальцев…
— Так это обезьян вы называете четверорукими-то? — и на лице епископа выразилось полнейшее разочарование.
Так рассказывал впоследствии товарищ Чернышевского по семинарии Александр Розанов.
Однажды, когда Николаю было лет четырнадцать, Иаков посетил его класс. Все трепетали перед епископом: не только ученики, но и учителя, и инспектор. А Чернышевский проявил смелость необычную: не испугался.
Эта весть облетела всю семинарию. Все спрашивали: Как это получилось?»
А это получилось так.
Учитель вызвал к доске ученика. Тот стал отвечать и запутался. Учитель хотел помочь, но еще больше сбил с толку несчастного семинариста.
Тогда Чернышевский с места стал поправлять товарища, не обращая внимания на Иакова. Тот, был поражён. Даже после того, как он три раза властным окриком пытался «осадить» Чернышевского, последний, встав с места, спокойно продолжал своё объяснение. Наконец в притихшем классе раздался повелительный возглас разъяренного Иакова: «Садись!»
— Ну, смелый! — говорили о Чернышевском.
«БУНТ» В СЕМИНАРИИ
На первом году обучения Николая Чернышевского В семинарии произошло неслыханное в этих стенах — событие. Двое одноклассников Чернышевского — Александр Разумовский и Козьма Канаев — обратились к епископу Иакову с жалобой на инспектора за жестокое и несправедливое обращение с ними. Они были зверски высечены за то, что присутствовали при кулачном бое. Весь класс переживал начатую ими борьбу. В других учениках также явно начали обнаруживаться признаки неповиновения начальству. Если инспектор звал их к себе для порки, они не являлись к нему.