Последним усилием воли я взобрался на свое сиденье; мною овладела горькая досада. Зачем было тратить столько усилий, чтобы вернуться в прежнее положение: и не проще ли было разом покончить с мучениями и погрузиться в пучину?
Невыносимо было так долго страдать в ожидании неизбежной смерти. Так заманчиво было сразу избавиться от мучений. Я принял твердое решение — покончить с собой.
Но вся ночь прошла, а у меня не было сил двинуться с места.
Ранним утром, собрав остатки энергии, я перелез через кузов. Несколько секунд я висел над бездной, уцепившись руками за обшивку; в эти мгновения передо мной прошел мой жизненный путь; жизнь мне показалась чудесной, прекрасной; мне искренне было жаль с ней расстаться; пришли мне на память и ваши лица, я прошептал ваши имена… Внезапно я почувствовал утомление в скрюченных пальцах. Мои мускулы ослабли, и я сорвался…
Жестокое сотрясение при соприкосновении с поверхностью воды вызвало сильную боль в голове; я потерял сознание, но холод меня оживил; затем я почувствовал, что длинные усики водорослей устремляются ко мне и обвиваются вокруг моих ног; моя грудь, казалось, была сжата тысячью колец гигантской рептилии; только голова моя оставалась еще свободной. При мысли, что водоросли, как спруты, обовьют вскоре мой лоб, заполнят рот, наложат повязку на мои веки, — я содрогнулся…
Нет, это было слишком ужасно! Я страстно хотел умереть, но не такой ужасной смертью. Безотчетно я был охвачен судорожным ужасом, мои руки конвульсивно содрогнулись и, сам не знаю как, я в полузабытьи уцепился за один из поплавков.
Истомленный, разбитый, я застыл в этой позе. Сколько времени пробыл я в таком положении? Как я мог вырваться из смертельных объятий саргасс? Каким образом снова я вскарабкался на свое сиденье? Откуда взялись у меня силы? Этого я не помню, в моих воспоминаниях тут какой-то мрак; и все-таки я снова открыл глаза и увидел освещенное солнцем небо и мой пропеллер, который казался стрелкой остановившихся часов, указывающей на зловещий час кончины.
О! Солнце болезненно обожгло мне лоб! «Икар» движется и сильно колеблется. Я принужден держаться руками, чтобы не упасть, и все-таки пропеллер неподвижен. Мне кажется, что крылья идут вперед, обрывая вязкую массу, которая тянется вдаль, насколько хватает глаз, и каждый раз, как накреняется аппарат, саргассы протягивают тысячи усиков, как бы желая обвить его.
Но меня мучит жажда, жажда! Жидкость, которую проглатывает мое горло, жжет, как огонь! Жидкость с тошнотворным вкусом, которую я пью, припав к каучуковой трубке, эта жидкость — бензин!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Колокола замолкли. Но уже сладостно убаюкивают звуки невыразимо очаровательной музыки. Что это, — не ветер ли колышет ремни и обшивку «Икара»? Существуют рассказы про Эолову арфу, вибрирующую под дуновением зефира, про голоса, идущие из морских глубин, нежные, чарующие голоса! И эта мелодия, слов которой я не могу разобрать, напоминает мне что-то знакомое… Неужели это твой хор, о, Эсхил, явился стенать над моей агонией?.. Вся моя любовь к древней Элладе, казалось, воскресла при звуках этой мелодии. Я начинаю ясно различать греческие слова… и волны, по-видимому, расступились, чтобы дать место силуэтам женщин… Эти длинные руки, протянутые ко мне, это уже не липкие щупальца саргасс; эти груди, рассекающие волны, они подобны килю трирем; это античные сирены, очаровавшие аргонавтов! Они явились увлечь меня в подводные обители! Я ощущаю на лице свежесть их рук. Они увлекают меня, нежно убаюкивая, и меж их рук я с улыбкой проскальзываю к освободительному забвению.
Глава VII
Что это? Я грежу. Мертв я или жив? Сирены ли увлекли меня в их влажное царство, в зеленые глубины Атлантического океана? Я нахожусь в огромном гроте; мои усталые глаза едва улавливают его свод: в полумраке, господствующем в этих таинственных глубинах, сверкающими пятнами вырисовываются сталактиты; я покоюсь на подстилке из сухой листвы; запах терпентина исходит от этого нежного ложа. Сладостно распростерто на нем мое истомленное, полумертвое тело; вокруг меня почва покрыта мельчайшим песком, белым, точно серебряная пыль.