— И аппарат, говорите вы, походил на «Икара»?
— «Икар» построен по собственному проекту Витерба. Он, между прочим, придумал совершенно особую систему поплавков; она очень отличается от систем, принятых для гидропланов как во Франции, так и за границей.
— Вы знали Витерба?
— Нет, майор, но портрет его часто встречался мне в газетах, сначала во время войны, впоследствии перед его полетом.
— Он носил бороду?
— Ни бороды, ни усов. Думаю, что ему по меньшей мере сорок лет, но говорят, что на вид ему едва можно было дать двадцать пять лет.
— Знайте, Даниэль, мы оба говорим вздор; я очень жалею, что по радио высказали предположение о том, что найдены Витерб и «Икар». Над нами, мой милый, будут смеяться, и не без оснований.
— Но как объяснить это?
— Я не берусь ничего объяснять, но все-таки подумайте: Витерб покинул Азорские острова 17 июня; если не ошибаюсь, сегодня 14 октября; это значит — существовать без еды и питья сто двадцать дней!
— Очевидно…
— При нем не было никаких документов?
— Не знаю; одежда его осталась в офицерской каюте; если угодно, я осмотрю ее.
— Да, пожалуйста; а на самом гидроплане не осталось ничего интересного?
— Как будто нет, майор.
— Видите ли… Может быть, найдем что-нибудь, что могло бы установить личность несчастного?
— Слушаю, майор.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Они ушли, я слышал, как удалились их голоса; никакой шум не достигал до меня, кроме мучительного шума, раздававшегося в моей собственной голове.
Теперь я понял, что смерть еще пощадила меня; я попал на миноносец, который шел на мою родину, во Францию! Из их разговора видно, что я буду там через четыре дня.
Франция, цивилизованный мир; все, что меня когда-то интересовало, мои занятия, мои работы, все, что я считал прекрасным, какое впечатление на меня все это теперь произведет? Я чувствую, что не смогу снова войти во вкус этой жизни!
Если бы забыть, если бы вырвать из памяти эту странную историю: четыре месяца грез о Прекрасном, четыре месяца удивительной жизни, когда я вошел в соприкосновение с идеалом человечества и получил от жизни все, что должна была она дать мне возвышенного и совершенного. Что может дать мне теперь жизнь? Я оглянулся вокруг; узенькая офицерская каюта. Какой жалкой она мне показалась! Ее владелец счел долгом украсить ее «сувенирами» с Дальнего Востока: этими безобразными, отвратительными, искривленными в гримасу, китайскими рожами, японскими ящичками, оружием маори, всей этой банальной экзотикой вперемежку с предметами домашнего обихода европейца…
А там, далеко, далеко, у маленького голубого озера изящно мелькают между морщинистыми стволами высоких финиковых пальм женские фигуры: это час обычного ежедневного сбора плодов; веселые и грациозные, они движутся, колебля ветви пальм и напевая священные гимны. Ветер аккомпанирует шелестом листьев их гармоничным голосам, и цветы, которыми они украсили себя, выделяются на их белых телах резкими, почти грубыми красками. Солнце, просвечивая через густую завесу листвы, играет там и сям по траве золотистыми бликами…. и вот вдруг предо мной вырисовывается головка, очаровательная головка! Да, я ее знаю… Да, впрочем, они все тут. Хрисанф, Иллонэ, Каллиста… все? Увы! Нет. Одной недостает; больше уже никогда, никогда не будет она помогать подругам в ежедневном сборе плодов; и в аллее Некрополя не будет мелькать тело женщины, прислушивающейся к голосам мертвых.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Ну, майор, что вы скажете теперь?
Кто-то снова вошел в каюту: это те самые, что только что были здесь.
— Да это рекомендательное письмо к губернатору Бермудского архипелага, а особенно этот конверт с адресом: г-ну Франсуа Витерб, 12б улица Томи, Париж, если только…
— Если только этот человек действительно Витерб…
— Однако?
— Может статься все-таки, что это не он; предположим, ну просто предположим, скажу я, что какому-нибудь пассажиру или матросу с «Минотавра» после крушения судна удалось вскарабкаться на блуждающий по океану гидроплан…
— Это возможно! Ах, если бы этот несчастный мог отвечать или хотя бы понимать, что мы говорим.
— Ниоткуда и не видно, что он не понимает.
— Это верно.
Один из них наклонился ко мне и спросил меня медленно и отчетливо:
— Кто вы? Как вас зовут? Вы француз?
Я хотел ответить, мысленно я произносил слова, но губы мои не повиновались моей воле.
— Вы не Витерб ли, французский авиатор Франсуа Витерб?