Разумеется, отец был в "списке" неблагонадёжных, но у него было интереснейшее положение: с одной стороны — вражеский пособник, и от этого ему деваться некуда, но с другой стороны эта, "явно не советская личность", успела повоевать с ненавистными врагами и была награждена почётной солдатской медалью "За отвагу"! Как быть с ним?
"Таскания" отца на новом месте проживания в "органы на предмет выяснения враждебной деятельности в период оккупации" продолжились. Всё, что "органы" знали об отце ранее, казалось им неполным. "Органы" оставались таковыми до тех пор, пока "постоянно и целеустремлённо" выясняли "подробности и уточнения" каждого провинившегося в прошлом. "Уточнения", разумеется, ничего хорошего к "портрету" отца не добавляли. Было и утешение: "беседы" не переходили в разряд "допросов с пристрастием", и с таковых "бесед" отец не возвращался с отбитыми почками и лёгкими. Уже "плюс". Бывший "вражеский пособник" и в то же время награждённый солдатской наградой человек, всё же испытывал "угнетение духа" после посещения "органов". Но не до инфарктов. На сегодня в моём старческом сознании бродят фантазии следующего содержания: положим, нахожусь на допросе у следователя. Как такое общение назвать? "Дуэлью": если первым вычислю, что следователь хочет от меня узнать — выиграл я, если не пойму, куда дознаватель "наводящими" вопросами пытается меня завести — выиграл он.
Но у наших, отечественных следователей, было основное преимущество перед тем, кого он допрашивал: кулак. Поэтому на все вопросы следователя нужно было тщательно и вдумчиво отвечать, и настолько осторожно такое делать, насколько позволяют моя выдержка и спокойствие. В допрос следовало вступать с великой охранной мыслью:
— "Бог не выдаст — свинья не съест"!
Вопрос психологам: кто тратил больше психической энергии в прошлых "собеседованиях"? Отвечающий, или задающий вопросы? Если следователь даёт оплеуху допрашиваемому, не значит ли, что следователь "на пределе"? Выдохся "товарищ" следователь? Оплеуха подследственному — "разрядка", или "товарищ" всего лишь садист?
Меняются времена: раньше в литературе упоминали о "садистах", на сегодня о них забыли, их заменили "педерастами". Но отклонение от нормы остаётся.
Сколько в живых осталось следователей от тех времён? И были такие "отщепенцы" из следователей, кои не совсем "добросовестно выполняли порученную им работу по выявлению скрытых врагов"?
Ничего не знаю из бесед отца с дознавателями сорок седьмого года. Или всё же отца спасала медаль "За отвагу", кою он заслужил, воюя в составе полка тяжёлых гаубиц? Нужно молиться командиру, коему "свыше" запретили представлять отца к "герою"? Как теперь узнать об этом? Каким болваном был, когда, имея возможность всё знать о родном отце, всё же слушал "отчимов"? Вот так всегда.
В "Прогулках с бесом" упоминал о том, что профиль лица родителя чем-то напоминал "вождя всего советского народа". Отец рассказывал, что были "шутники" из немцев, кто изображая пистолет, выставлял указательный палец в сторону отца и пугал:
— Stalin! — и делал губами:
— Пу-пу! — или и советские следователи видели в отцовом лице сходство с лицом "отца народа" поэтому и были "милостивы"?
Отец продолжил работу, как и в оккупацию, на "железке". Чего меняться? Что ещё он мог делать? Чем "хлеб насущный" добыть? Железка всё та же, нового ничего… Руководство железной дороги, долго не раздумывая, посоветовало отцу отправиться подальше "с глаз долой" в "командировку" на Урал:
— С кондукторами на Урале трудно — как-то сказал отец.
Сегодня могу иронизировать на тему о нехватки кондукторов на одном из отделений дороги Южного Урала, а тогда только радовался:
— Опять куда-то едем! — о том, что простейшая отцова работа не могла выполняться жителями Урала сказка для детей — я не задумывался. Да, но кто помогал осуществлять эту сказку тогда? Почему отца простым, обычным манером, не отправили в лагерь всё на том же Урале? Полярном? Тайны, сплошные тайны… "мадридского двора"
Мать не поверила в "командировку" и поставила "знаки препинания" на место:
— Да ссылка это! — чего взять с воспитанницы приюта! Но привычная к путешествиям она ни минуты не раздумывала: ехать ли нам всем семейством, или остаться в монастыре?
Не было у нас эвакуации в 41, была "командировка" на Урал в 47.
Между отцовым объявлением о предстоящем путешествии, и вечером, когда пришла полуторка за нашим, как и прежде, скудным и убогим скарбом, прошло не более трёх суток. Всё совпадало: солнце висело в закате точно на таком же расстоянии от земли, как и тогда, когда мы бежали на запад. И вот она, та самая станция! Здравствуй, милая! Родная и прекрасная! С ароматом горящего угля и мазутной смазки в буксах вагонов. Здравствуйте, вагоны! Видно, мне никогда не расстаться с вами, родные вы мои! — думал и в восторге разглядывал состав из теплушек в две колёсные пары каждая. Но ошибся: нас погрузили в большие "пульмановские" вагоны.