постройки здание, отдали под краеведческий музей. Ныне в «пентагоне» обитает парламент —
Государственный Совет Республики Крым.
Итак, окна в кабинете секретаря обкома были защищены от яркого солнечного света новинкой
того времени — серебристо-белого цвета жалюзи. Через них проникал ровный и мягкий свет,
создающий благоприятные условия для работы и размышлений над задачами и проблемами
строительства развитого социализма, а затем и коммунизма. У тыльной стороны, примыкающей к
комнате отдыха, стоял массивный письменный стол с прибором, настольной лампой и
материалами для текущих дел. Посредине помещения длинный полированный стол и по его
сторонам ряды мягких стульев, предназначенных для заседаний и совещаний. У правой,
противоположной от окон, книжные шкафы с томами полного собрания сочинений В. И. Ленина,
трудами К. Маркса, Ф. Энгельса, несколькими книгами «Ленинским курсом» и брошюрами
«Малая земля», «Возрождение», «Целина» Л. Брежнева, М. Суслова, В. Щербицкого, других
членов Политбюро, материалы съездов КПСС, КПУ, партийных конференций и пленумов, другие
издания общественно-политической литературы.
Под потолком в центре лепного орнамента бронзовая люстра со светильниками, на паркетном
полу мягкий ворсистый палас умиротворяющего зеленого цвета. На приставном столе гирлянда
разноцветных телефонных аппаратов. А над кожаным креслом портреты Ленина и Брежнева в
маршальском мундире с четырьмя золотыми звездами героя.
За столом, на котором лежали папки с оперативной информацией и несколько свежих номеров
газет «Правда», «Известия», «Труд», «Крымская правда» и журнал «Коммунист», восседал хозяин
кабинета — Макарец. Лет пятидесяти от роду, выше среднего роста, плотного телосложения, с
благородными, можно сказать, аристократическими чертами лица с высоким лбом.
— Виктор Сергеевич, в приемной товарищи Добрич и Калач. Вы назначили им встречу на 15.00,
— сообщила секретарь-машинистка.
— Пригласите, — велел он. Спустя несколько секунд дверь отворилась, в кабинет вошли среднего
роста, коренастый генерал-майор и высокий, статный, косая сажень в плечах, майор. Калач
взглянул на хозяина кабинета. Тот в темно-синем костюме-тройке, белой сорочке с галстуком и
золотым зажимом с алой капелькой рубина, набычившись, сидел в кожаном кресле. Его мрачный
вид не предвещал ничего хорошего.
— Здравия желаю, Виктор Сергеевич! — приветствовал Добрич.
— И вы, будьте здоровы! — сухо ответил Макарец и жестом пригласил. — Проходите поближе.
Товарищ генерал, присядьте, а вы…
Первый секретарь метнул суровый взгляд в сторону офицера и промолвил:
— Язык не поворачивается назвать вас товарищем. Хоть и говорят, что в ногах правды нет, но
постойте. Невелика шишка, еще успеете вволю насидеться…
Не ожидавший такой встречи Вячеслав Георгиевич опешил. А слова о том, что еще успеет
насидеться, давали понять, что от сумы и от тюрьмы не следует зарекаться, что дело намного
серьезнее и драматичнее, чем он предполагал. «Теперь от Макарца зависит, будет ли возбуждено
уголовное дело по факту избиения Слипчука, суд и наказание за злостное хулиганство или
умышленное причинение тяжких телесных повреждений, — с горечью подумал он.— Независимо
от того, по какой их этих статей будут квалифицированы его действия. Наказания с лишением
свободы не избежать». Майор с побледневшим лицом замер у торца длинного стола, а Добрич,
смутившись, присел на стул
—Что же вы, Вячеслав Георгиевич, позорите высокое звание коммуниста и офицера советской
милиции. Средь бела дня, как разбойник с большой дороги, устроили разборку? И с кем? С
ответственным работником райкома партии, идеологом, почитай, вашим начальником по
партийной линии? В здравом рассудке ли вы? На кого подняли руку и не просто руку, с жезлом?
Это равнозначно нанесению удара ножом в спину или выстрелу из обреза. Стоило бы сорвать
погоны, но велика честь. Не хочу мараться. Это сделают твои начальники, их у тебя много,
начиная с министра МВД…
— Виктор Сергеевич, я все объясню, — вклинился он в шквал этих порицающих вопросов. — Я
намеревался мирно без истерики поговорить со Слипчуком, но он проявил гонор, полез в драку,
поцарапал мне щеку и разодрал нос. Хлынула кровь, я чуть не захлебнулся, — Калач указал на
нос со следами ранения. — Конечно, у меня взыграла кровь. Не мог я струсить и дать деру. Какой
бы я после этого был бы начальник милиции, ведь это происходило на глазах двоих водителей.