— Тот, что сейчас дежурит по штабу?
— Точно — он! — выдохнул Лавренюк и тут же вздрогнул: кулак ротмистра с грохотом опустился на стол, так что подскочил телефонный аппарат:
— Так и есть! Он — поручик Баков!
— Черт возьми, Алексей Николаевич! — не выдержал Авилов. — В чем, в конце концов, дело?
Листок метнул на него испепеляющий взгляд:
— Этот поручик и есть разыскиваемый шпион! Это он отравил стакан армянина, и кто бы ни выпил из него — результат был бы один! Выпей армянин — не стало бы опасного для него информатора; выпей кто из офицеров — обвинили бы перебежчика и, не поверив ни единому его слову, расстреляли, и все одно избавились бы. И это он слышал, что мы интересуемся капитаном Волчановым, имеющим "Анну", и убрал Волчанова, и это ему — товарищу по военному училищу — Сивцов передал дату приезда Императора. А через десять минут Государь прибудет в госпиталь, а его нет! Вот он, — ротмистр кивнул на торчащего в дверях унтера, — он утверждает, что поручик поднялся к вам! Значит, шпион уже там, в госпитале!
Лавренюк, опрокидывая стул, вскочил и вслед за Авиловым, расстегивающим на бегу кобуру, бросился к дверям; за ними, отпихнув унтера, выскочил Листок. Но уже на лестнице услыхал его окрик:
— Господин ротмистр! Здесь он должен быть!
Листок, словно споткнувшись, остановился; вопросительно взглянул на нижнего чина.
— Никуда они не выходили из штаба! Здесь они где-то!
Листок хотел было крикнуть Авилову, чтобы тот возвратился, но штабс-капитан уже выбежал во двор.
— Где здесь? Ах, чёрт! Из окна выпрыгнул! Значит, уже в госпитале… Бегом, дурак!
— Окна в решетках, Вашсокбродь, — вновь остановил его унтер-офицер.
— Точно! — в сердцах сплюнул ротмистр. — Он же может с окна стрелять — госпиталь светится, как рождественская елка!
— По госпиталю? — изумился унтер. — Но это никак нельзя, господин ротмистр! Здесь нет окон на госпиталь! Разве что со слухового окна, что на чердаке — оттуда весь госпитальный двор, похоже, видать…
Листок вмиг оказался подле усатого.
— Где? Показывай!
— Идемте!
Они взлетели на третий этаж. Дальше узкая лестница на чердак, небольшая площадка… Низкая дверца приоткрыта — значит, кто-то здесь был!
Они замерли.
— С какой стороны окно? — прошептал Листок, едва справляясь с колотящимся сердцем.
— Сразу напротив этой дверцы… — так же шепотом ответил унтер.
— Стой здесь… Если что — стреляй, не задумываясь! Шпион это германский! Понял?
Унтер кивнул.
Ротмистр вытащил из кобуры револьвер, несколько раз глубоко вздохнул, успокаивая предательское сердце, осторожно просунул в щель пальцы, и, с силой распахнув дверцу, вбежал во мрак чердака…
Он успел только разглядеть темный силуэт на фоне окошка, освещенного электрическим светом госпиталя; увидеть, как силуэт шевельнулся, как яркая вспышка полыхнула в глаза…
Они выстрелили одновременно. Что-то острое пронзило в ту же секунду левую грудь Алексея Николаевича. Последнее, что промелькнуло перед глазами — прямоугольник окошка, вдруг засветившегося, точно радуясь освобождению от мрачной тени, и медленно, точно опускаясь на дно океана, его сознание сомкнула безбрежная тьма…
26. 27 декабря 1914 г. Госпиталь
Из дневника Николая II:
"27-го декабря. Суббота.
В 9½ встал, пошел к себе, оделся и, выпив чаю, начал заниматься. Жизнь вошла в обычную колею кроме прогулок. В 11 час. принял Сухомлинова. Завтракал Мордвинов (деж.) Принял Горемыкина. Потом читал. Ксения пила с нами чай. От 6 час. до 7¼ принимал Танеева.
После обеда долго еще занимался, 24-го декабря наша славная Кавказская армия нанесла решительное поражение турецким войскам, сделавшим глубокий обход нашего правого фланга. Главный бой разыгрался у Сарыкамыша".
Прикосновение чего-то мягкого, влажного он почувствовал внезапно. С трудом приподнял веки, но тут же сомкнул их: нечто нестерпимо белое и яркое ударило по глазам…
Приоткрыл вновь… На этот раз ослепительную белизну заслоняло чье-то размытое, неясное лицо.
До слуха донеслась речь — глухая, далекая, точно эхо; и смазанная, тягучая, словно из медленно крутящегося граммофона…
От усталости глаза закрылись, но речь продолжала доноситься… Сознание уловило: "В рубашке… Выживет…"
Однако ушли и звуки — он впал в забытье…
Несколько раз казалось, будто его качало. Словно на волнах… Только что-то мерно постукивало в ушах звуком вагонных колес…
Когда в следующий раз открыл глаза — была ночь. Почему-то не удивился тому — он привык к темноте… Долго смотрел во мрак, пока глаза незаметно не слиплись… Но теперь он спал, ибо видел сон. Вернее не сон, а одно и то же неясное лицо, которое склонялось над ним под звуки смазанной человеческой речи…