— А как же колхоз? — спрашивал он и, когда начали делить общественное имущество, не знал, что делать с кузницей: прятать инструменты и запирать на замок или подождать — может, понадобится красноармейцам.
— Вернутся наши — снова будет колхоз, — успокаивал Павел Николаевич.
Отец продолжал удивляться, почему сына не взяли в армию. В селе остались только старики, нетрудоспособные да дети. Павел Николаевич отмалчивался. Даже отцу он не имел права говорить, почему он дома. Старался он больше находиться на колхозной пасеке. Там было спокойнее, не так тоскливо… Пчел не делили, остались они под присмотром Павла Николаевича.
И вот пришел враг… Сначала два танка, обстреляв село и прилегающий к нему перелесок. За ними на бронетранспортерах войска… Линия фронта переместилась к Лихвину и дальше, за Черепеть.
Непривычно притихшее, настороженное лежало село на большаке. Уже с утра начинали урчать вражеские грузовики, подвозившие фронту войска и боеприпасы, слышалась отрывистая чужая речь, ползли, ныряя в ухабах, конные обозы. А навстречу, разбрызгивая фонтаны черной грязи, возвращались порожние машины.
Не прекращалось движение и по обочинам дороги. Возвращались обратно беженцы, не успевшие уйти с нашими войсками. А в противоположную сторону тянулись группы женщин, подростков с оборонительных работ, неожиданно оказавшихся в тылу врага. Те и другие заходили в избы, просили хлеба, воды, а в ненастную холодную погоду — обогреться, переночевать. Было похоже, словно на необъятных просторах русский народ поднялся со своих насиженных мест и теперь кочует по дорогам и ночью и днем, и в холод и в дождь, не зная покоя.
Иногда по дорогам гнали пленных. Они были босые, раздетые, многие с окровавленными, грязными повязками. Украдкой к ним приближались жители, старались, несмотря на окрики конвойных, что-нибудь передать из съестного. Кидали впереди на дорогу хлеб, картошку, зная, что все это подберут.
Марья Петровна тоже не осталась в стороне от человеческого горя, она тоже вышла на обочину большака к пленным с кринкой молока и буханкой изрезанного на ломти хлеба, но рослый конвойный так ударил ее прикладом, что старушка, как куль, свалилась в канаву.
Павел Николаевич, не помня себя, бросился было к ней, но отец опередил. Сам выскочил на улицу и помог Марье Петровне подняться и дойти до крыльца. Тронутая сединой голова у него тряслась, черная жесткая борода топорщилась.
— Куда сунулась, — сердито отчитывал он жену, — на тот свет захотела?
Марья Петровна только охала, потирая ушибленное плечо. Морщинистое лицо у нее было испуганное, удивленное, повойник сбился набок.
На другой день Павел Николаевич уже не рискнул пойти в избу к отцу. Отсиживался в сарае, спрятавшись в сене. Следил в щель за селом. Слышал, как фашисты громили амбары, гонялись по улице за курами, ходили по избам, выволакивая оттуда все, что не успели надежно припрятать хозяева. Такой же тревожной была и ночь. На улицах слышались крики, песни пьяных солдат… Несколько раз трещали автоматные очереди. Небо за прогоном было красное, оттуда тянуло дымом и гарью — очевидно, там что-то горело…
Павел Николаевич лежал, глубоко зарывшись в жесткое, колючее сено, и думал: «Что же будет дальше? Какая жизнь ожидает людей?»
Утром, как только эсэсовская часть ушла из села, Павел Николаевич несмело вылез из своего убежища.
Побывав дома, он зашел на колхозную пасеку — и не узнал ее.
Все ульи были разбиты, часть из них сожжена, деревья порублены. Уцелевшие пчелы сиротливо кружились над яблонями, над разломанным тыном и как-то по-особенному, словно жалуясь, тоскливо жужжали. На глаза у Павла Николаевича навернулись слезы. Он опустился на колоду, чувствуя себя беспомощным, усталым. Пчел он любил с детских лет. Казались они ему разумными, все понимающими существами. Он даже разговаривал с ними, когда обхаживал улей. И они, как-то ласково жужжа, очевидно разговаривая по-своему, садились на его голову, лицо и не кусали. Теперь они погибали.
Прошло несколько тяжелых дней, в избу зашел человек из партизанского отряда — колхозник Трушкин из соседнего села.
Марья Петровна и не подозревала, что поила квасом партизана. Ничего не было в Трушкине воинственного. Среднего роста, худощавый, в ватном пиджаке с заплатами, в сапогах. Трушкин передал Павлу Николаевичу задание от Тимофеева — помочь переправиться через реку красноармейцам, выходившим из окружения.
Павел Николаевич как-то весь ожил, засуетился, услышав, что его просят помочь. Трушкин казался теперь Павлу Николаевичу необыкновенным человеком. Они сидели вдвоем на задворках, загороженные от посторонних людей кустами. Павел Николаевич расспрашивал про сына.