Известие, что партизаны ушли утром, заставило Сашу задуматься. Это ломало все планы. Тимофеев, отпуская его в Песковатское, ничего не говорил, когда Саша должен вернуться, не торопил его.
— Наши знают, что ты идешь в комендатуру? — спросил Саша, стараясь угадать, что думает этот заросший густой черной щетиной волос угрюмый лесник.
— Знают, — неохотно промолвил Березкин.
Саша колебался недолго. Коротко он рассказал леснику, что произошло ночью в Песковатском.
— Поможешь? — попросил он. — У тебя в городе знакомые. Может, видели, куда моего отца повели?
Березкин обещал. Договорившись о том, что Саша заглянет к нему перед вечером домой, они расстались, ставшись один, Саша машинально присел на кочку, переобулся, все еще раздумывая, возвращаться в лагерь или, несмотря на разговор с Березкиным, идти в город. Встреча с Березкиным внесла сумятицу в его мысли. «Ну, если я пойду в лагерь… — думал он, — Сидеть там и ждать, когда наши вернутся… Идти одному в город… Но что я один сделаю….»
Саша решил все же идти в город.
Пошарив у себя в карманах (не положила ли что бабушка) и ничего не найдя съедобного, он пожевал брусники, которой были обсыпаны соседние кочки, немного отдохнул и отправился в обратный путь. По дороге в город он снова зашел в Песковатское.
Калитку открыла бабушка и сразу же оглушила неожиданной новостью:
— Павел-то у нас на селе в колхозном амбаре у церкви сидит, — сообщила она и заплакала.
Бабушка рассказала Саше, как она узнала, где находится Павел Николаевич, как носила ему передачу: молоко и хлеб.
— Сидит, — повторяла она, утирая рукавом слезы. — С ним и другие, забранные ночью…
— Не ходи… Заприметят, — попросил дедушка, видя, что Саша было рванулся из избы. — Может, освободят…
Саша, не раздеваясь, присел возле печки, только сняв шапку.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Надежда Самойловна поселилась с Витюшкой в соседнем районе, в глухой лесной деревушке Токаревке, где ее никто не знал. Жила она у дальней родственницы — одинокой старушки, мирно коротавшей свой век на краю деревни в маленьком двухоконном домике.
Пришли в деревню и другие беженцы, поэтому на появление Надежды Самойловны никто не обратил внимания. В каждой семье была своя печаль, свои заботы.
В первые же дни оккупации района отряд мотоциклистов побывал в Токаревке, убедился, что это захолустная деревня, вдали от больших дорог и что остались в деревне одни только женщины да старики.
Оккупанты скоро уехали, назначив старосту. Но староста на другой же день сбежал, не желая служить врагу. Больше гитлеровцы в деревне не появлялись. Но зато потекли в Токаревку разные невеселые вести из соседних деревень: кого оккупанты расстреляли, кого повесили, где сожгли колхозные дома и общественные постройки.
Тяжело было Надежде Самойловне жить в глухой лесной деревушке. Волновали тревожные думы о Шурике, о муже. Томила неизвестность: что же теперь происходит в родных местах? Приходилось следить и за младшим сыном.
Оказавшись в незнакомом захолустном краю, где все выглядело невзрачно и уныло, помрачнел и затих Витюшка. Исчезла у него обычная живость, и только воодушевляла мысль, что отец или брат придут за ними и заберут к себе в партизанский отряд. Забившись под крышу на сеновале, Витюшка обозревал незнакомые болотистые места, мокнущие под осенним дождем, и вспоминал, как раньше они играли с Шурой и с другими ребятами на берегу Вырки. Где-то теперь его друзья-тимуровцы? Что скажут ребята, когда он вернется в город? Таким ли должен быть командир тимуровского отряда, чтобы сложа руки сидеть где-то в захолустной деревне, которую и немцы-то обходят стороной?
Первое время он сторонился местных ребят. Казались они ему нерасторопными, вялыми, непригодными к военным делам. Все они чего-то боятся, выжидают.
— У меня брат воюет! — гордо сообщил он им при первой встрече. — Жду, с самолета его сбросят вместе с десантной частью — за мной придет.
Но это не произвело на местных ребят никакого впечатления.
Говорить, что брат находится в партизанском отряде, мать строго-настрого запретила.
В другой раз он сообщил ребятам, что собирается уйти к своим, за линию фронта, или — он еще окончательно не решил — в партизаны.
— Надоело здесь… — Витюшка пренебрежительно сплевывал в сторону.
— А стрелять из винтовки ты умеешь? — строго допрашивал его коренастый круглолицый паренек, ходивший на зависть всей деревне в длинной, до пяток, старой шинели и в военной фуражке с полуоторванным козырьком.